Тасино горе

Чарская Лидия Алексеевна

В начале десятого часа к старшим пансионеркам должен был придти учитель музыки, к младшим — священник, настоятель городского собора, преподававший девочкам Закон Божий.

Учитель и священник, впущенные Маврой, сошлись в зале и были очень поражены царившей в нем зловещей тишиной.

— Можно подумать, что пансион вымер! — произнес господин Штром, худой, длинноволосый немец.

— Н-да, подозрительно что-то! — согласился батюшка, отец Илларион, пожимая плечами.

— Странно! Слушай, голубушка, — обратился Штром

к Мавре, — что у вас все благополучно?

Ta радостно закивала головой, не расслышав того, что говорит учитель.

— С лучком, батюшка, с лучком. Я завсегда с лучком котлеты делаю, — весело затараторила она.

— Какие котлеты? — удивился господин Штром. — Что она говорит? Что ты говоришь, про какие котлеты? — и снова спросил он кухарку.

— Одеты! Одеты! Я их покличу в классную. В эту пору они завсегда одеты бывают, — обрадовалась глухая в полной уверенности, что ее спрашивают — готовы ли пансионерки.

— Мы подождем, не надо! Не надо! — махнул рукой Штром.

Тут уж лицо Мавры осклабилось до ушей и растянулось в счастливую улыбку.

— На что мне награда, батюшка, я и без награды скажу. Благодарствуйте, мы и так вами много довольны, — и, низко кланяясь, она удалилась в дортуар звать пансионерок.

Те еще крепко спали, несмотря на то, что было уже половина десятого. Да не только они, но спали и господин Орлик, и Анна Андреевна — каждый в своей комнате, спала Сова в своем дупле, как прозвали старшие пансионерки комнату классной дамы, спала горничная Ирина в умывальной комнате на клеенчатом диване, словом — спали все.

Колокол не звонил в это утро.

Мавре оставалось только выйти на середину дортуара и закричать громким голосом:

— Барышни! Батюшка с немецким учителем пришли.

Пансионерки вскочили, перепуганные на смерть.

— Пожар? Горим? — спрашивали они, на что Мавра отвечала таким же криком:

— Да, да, в зале!

— Пожар в зале! Ужас! Ужас! — кричали вне себя девочки, поспешно одеваясь кто во что попало.

Между тем из своей комнаты выбежала Сова, забыв снять папильотки, в которые всегда закручивала свои жиденькие волосы на ночь, a из противоположной половины дома вихрем неслась Анна Андреевна, истерически выкрикивая:

— Где пожар? Что такое?

Вслед за остальными прибежал господин Орлик, который, тщательно расследовав дело, старался изо всех сил успокоить пансионерок и втолковать им, что никакого пожара нет и в пансионе все обстоит благополучно.

Вдруг в эту минуту в прихожей прозвучал мерный удар колокола. Это Тася, успевшая во время общей суматохи проскользнуть туда, освободила медный язык от обертывающей его тряпки и теперь трезвонила во всю, изо всех сил дергая веревку.

В этот день никто не жаловался на усталость а y Дуси Горской прошла её головная боль.

Кто был причиной беспорядка — так никто и не узнал в пансионе. Тася Стогунцева умела хранить

свои маленькие тайны.

Глава XVI

История одной кошечки. — Король воздуха

Она была очень хорошенькая. Представьте себе длинное гибкое тельце, покрытое золотистой шерстью, посреди которой вдоль спины шла в виде ленты узкая длинная полоса. Умные зеленые глазки с поминутно расширяющимися зрачками и круглая мордочка, из которой временами высовывался острый, как жало, розовый язычок. Самое имя её, Милка, как нельзя более подходило к хорошенькому зверьку.

Милку привезла в пансион Карлуша, и прелестная кошечка составляла радость и гордость горбатой девочки. Не было худшей обиды для Карлуши, как обидеть её любимицу. Милку подарил Карлуше её отец, который вскоре после этого умер и немудрено поэтому, что маленькая горбунья всем своим сердцем привязалась к его живому подарку. Милка спала в дортуаре в постели девочки, ела из одной тарелки с ней и бросалась со всех ног навстречу Карлуше.

Господин Орлик разрешил горбатенькой Вавиловой держать кошку при себе из жалости к обиженной судьбой девочке.

И вдруг Милка пропала. Пропала бесследно. Ее искали всюду: и в кухне, и в дортуаре, и в классной. Малютка или Ниночка Рузой, которая, по словам Красавицы, могла влезть даже в наперсток, по причине своего маленького роста, влезла в буфет и обшарила там все полки, стараясь найти Милку, которую любили все без исключения — и воспитанницы, и начальство.

Карлуша плакала. Остальные ходили, понуря головы; даже Настасья Аполлоновна меньше сердилась на девочек и реже покрикивала на них из уважения к общему несчастью.

Одна Тася была весела по-прежнему. Дело в том, что Тася поссорилась очень недавно с Карлушей.

Маленькая горбунья отлично знала языки и в совершенстве говорила по-французски и по-немецки. Тася тоже очень недурно владела тем и другим языком. М-llе Орлик, дававшая уроки языков в пансионе, ставила еженедельно отметки по этому предмету. У Таси оказалась на этот раз отметка значительно хуже, нежели у Карлуши.

Маленькая горбунья не могла не уколоть Тасю этим.

— Ах, ты, француженка! — усмехнулась она, — a еще хвалилась, что лучше всех нас знаешь по-французски.

— И знаю! — огрызнулась Тася.

— Ну, не очеиь-то велико твое знание!

— Отстань! — и Тася толкнула горбатую девочку.

— Не смей толкаться! — рассердилась та.

Тогда Тася толкнула Карлушу вторично. M-lle Орлик видела всю эту сцену.

— Стогунцева, подойдите сюда! — позвала она Тасю, и, когда она подошла, произнесла строго:

— У нас не принято толкаться в пансионе. Это доказывает одну невоспитанность и грубость. Поэтому не угодно ли будет вам в наказание выучить немецкие стихи, пока дети будут совершать послеобеденную прогулку.