Татуировка
Шрифт:
Теперь они играли вдвоем. Каждый день, выйдя из школы, Нинель торопила подружку домой. Подружка была ленива, ей пиликанье одной и той же мелодии быстро надоедало. Она откладывала скрипку и начинала играть в куклы. Нинель занималась часами. А потом и по дороге домой, и в постели перед сном она снова и снова повторяла в воображении свои музыкальные уроки. Все же благодаря ей у подружки тоже что-то сдвинулось, и когда ее родители после полугода учения решили устроить экзамен дочери и учительнице, уж по крайней мере «Сурка» она худо-бедно исполнила.
Тайна раскрылась внезапно. Учительница музыки через недели две после домашнего
— Все плохо! Не знаю, что и делать, я ведь даже показать теперь не могу!
— Можно, я покажу? — спросила вдруг маленькая Нинель из своего угла.
— Ты? — изумилась учительница, и брезгливое выражение на ее лице проступило еще четче. Для нее это прозвучало, как если бы стул заявил о своем желании сыграть Паганини. — Я тебе что разрешила? Сидеть и молчать.
— Я могу показать, — едва слышно проговорила Нинель.
— Она может, — подтвердила подружка. Учительница передернула плечами.
— Сколько твоей сестренке лет? Она в детский сад ходит?
— Я не сестренка, мы вместе учимся, — проговорила Нинель уже уверенней.
Ей тогда еще нравилось удивление взрослых, когда они узнавали о ее настоящем возрасте. И, ловя миг удачи, она полезла в диван, где тайно хранилась ее скрипка.
— Что за чертовщина? — удивилась учительница, глядя, как малышка достает инструмент и уверенно прижимает его подбородком к плечу. — Ну играй!
Нинель начала этюд Гайдна. Тот самый, который несколько минут назад попробовала изобразить подружка. Только теперь это была совсем иная мелодия. Потом малышка вопросительно посмотрела на учительницу и та кивнула: продолжай. Сама она была не ахти какая удачница, хотя и консерваторию кончила, и хорошее будущее ей когда-то пророчили. Но теперь-то она четко могла себя оценить: массовка филармонического оркестра — вот ее потолок. И все же какой педагог не мечтает о сверходаренном ученике! Пусть у нее самой сложилось не так, как ожидалось. Но зато ученик или ученица, взяв у нее все лучшее и не повторив ее заблуждений, будет с блеском выступать на большой сцене, а она — пожилая учительница, духовная мать, ловя восторги, станет незаметно утирать счастливые слезы, понимая, что частица аплодисментов принадлежит ей и только ей. Однако и в музыкальной школе, и в тех домах, где она давала платные уроки, были ленивые и трудяги, и абсолютные бездари, и в меру способные. Но не таланты. И теперь, когда она уже и думать-то о своем педагогическом счастье себе не позволяла, перед нею неизвестно откуда взялась незнакомая малышка, которая могла стать мечтой ее жизни!
Тут с учительницей случилось то самое, что, по ее представлениям, должно было однажды произойти во время большого концерта талантливой ученицы. Она заплакала. Слезы счастья текли по ее щекам, и она неуклюже стала искать здоровой левой рукой носовой платок.
Через полчаса Нинель вместе со скрипкой, аккуратно запакованной в сумку подружки, сопровождала учительницу к ее дому.
— Мы составим с тобой расписание, — говорила учительница, — денег никаких не надо, я просто буду с тобой заниматься. И когда тебе захочется поиграть самой, ты тоже можешь ко мне приходить. В любое время. У нас в квартире есть комната с плотной
Так прошли два года счастья для них обеих. Правда, слишком сложные вещи учительница Нинель пока не задавала — Они непосильны для ребенка такого возраста.
— Ничего, скоро у тебя начнется бурный рост организма, руки станут намного длиннее, и ты заиграешь в полную силу! — уверенно говорила она, не догадываясь, что разговаривает с девочкой-лилипутом.
— Теперь эта квартира будет и твоей тоже, — сказал Нинель троюродный брат Аркадий, зажигая в прихожей свет.
О том, что Аркадий приходится ей троюродным братом, знали немногие, но зато каждый по одному только ее взгляду мог догадаться, как она в него влюблена. Они встретились на похоронах ее матери месяца три назад. Он работал в цирковой группе воздушных гимнастов, был невысок и строен, но рядом с ней выглядел почти великаном.
— Что-то я не пойму, сколько тебе лет-то, сестренка? — спросил ее Аркадий в похоронном автобусе по дороге с кладбища.
Этот вопрос она ненавидела. Когда однажды врачиха в течение пяти минут назвала ее сначала лилипутом, а потом карлицей, она с трудом удержала себя, чтобы не пойти со стулом наперевес. Она не желала, чтобы ее причисляли к тем и другим. К счастью, и лицо, и тело ее по-прежнему сохраняли детскость, она покупала одежду в детских отделах, и большинство людей принимали ее за девочку. Лет двенадцати, не старше.
— Не волнуйся, я совершеннолетняя, — ответила она, потому что уже была в него влюблена.
Он оказался первым молодым человеком, который отнесся к ней как к самой обыкновенной девушке.
— Ты, может, не знаешь, в цирке твою мамашу все уважали, — говорил он ей как равной.
И она, слушая его, впервые за много лет забыла о разнице в росте.
— Мне бы надо диван купить новый, в каком магазине лучше не знаешь? — советовался он.
Диван они пошли покупать вместе. И на этом диване, едва рабочие, которые его привезли, закрыли за собой дверь, она стала женщиной.
— А знаешь, — сообщил он ей радостно, — у тебя все нормальное. То есть я хочу сказать, так хорошо мне никогда ни с кем не было.
В то время у нее был стабильный заработок. Маленькая девочка, исполняющая на скрипке классику, имела потрясающий успех в любой аудитории. Зрители воображали, что присутствуют при открытии новой звезды.
Аркадии посетил один из ее концертов. Он сидел в первом ряду и аплодировал, громче всех.
— Значит так, — сказал он по дороге домой. Они всегда ходили, взявшись за руки. — Имя и фамилию ты меняешь. Надо что-нибудь звонкое. Ника Самофракийская — пойдет?
— Можно, — радостно согласилась она. Почему прежде ей не приходила в голову эта простая мысль — поменять имя, она не знала.
— И вообще переходишь к нам. Все то же самое, только эффектнее — в прожекторах под куполом цирка на перекладине со скрипкой. — Он говорил и уже видел готовый номер. — В цирке же кто — дети с родителями. Девочка, сверстница их детей, под самым куполом отважно исполняет музыку Брамса.
— Гайдна, — поправила она, — или Моцарта.
— Еще лучше — Моцарта. Со своей филармонии ты дальше села Кукуева не уедешь. А с нами!.. Скоро у нас Япония, потом — Европа!