Татьянин день
Шрифт:
– А я не знал, мы, конечно, поможем их разыскать, но сейчас речь пойдет о вас...
Вглядываюсь в него, чем-то он противен: русский, светлый, в глазах блудливое, наглое, фальшивое.
– У вас такой успех, на улицах распевают вашу песню, поздравляю вас, это талантливо... Вы могли бы оказать нам небольшую услугу... все-таки мы русские в чужой стране... к вам хорошо относятся на студии, доверяют вам свои тайны... вы могли бы помочь нам предупредить какие-то выпады против нас, какие-то настроения...
– Я не общаюсь с узбеками.
– Не обязательно с узбеками, русские тоже разные бывают, в их головы не влезешь...
– Вы хотите, чтобы я стала стукачкой?
– Ну, ну, ну, зачем же так уж...
Он искренне рассмеялся.
– Откуда у вас такие познания в жаргоне...
– Я была в лагере на свидании с братом.
– Ах вот откуда!
– Черствым голосом: - Настоящему гражданину совесть должна подсказать помочь нам в такое тяжелое время, как война...
– Чем?! Доносить на своих друзей, близких!
– Ну, ну, ну, зачем же быть такой агрессивной, вы же мягкая, красивая, молодая, талантливая женщина, никому и в голову не придет, что мы с вами связаны... у вас все впереди, я понимаю, что у вас есть основания быть настроенной против нас из-за родителей, но это несправедливо, мы можем быть вам друзьями, к вам-то мы относимся хорошо, вы нас знаете с чьих-то чужих слов. Мы рискуем многим, работая на отечество, и вас просим быть не стукачкой, как вы сказали, а просто, если вы что-нибудь заметите вредное нашему обществу, сказать нам, никто знать об этом не будет. Кроме того, на вас семья, видите, что у вас получилось без защиты со сценаристом Спешневым из-за дров, а мы все-таки в более благополучном положении в быту...
Я начала звереть.
– Ну, ну, ну! Я не требую от вас ответа сейчас, вы подумайте обо всем, и через несколько дней мы увидимся еще раз.
Молчи. Молчи. Беги. Скорей! Беги. Вылетаю ошпаренной. Что я наделала! Что я наделала! Что я наговорила! Безумная! Я должна была сделать вид, что этот разговор для меня пустяковый! Папа, Папочка, он же говорил мне, что язык мой враг мой! Гнусность! Подлость! Как они смеют! Неужели они подумали, что я могу быть стукачом. Что же это такое! Что делать! Что теперь может быть! А я не пойду больше к ним. Что тогда будет?! Не пойду, и все!
Потекло томительное ожидание. Надо взять себя в руки, Мамы заметили, что со мной что-то происходит, беру себя в руки.
На сей раз уже под вечер меня у ворот нашего двора ждал тот же молодой человек, который подходил ко мне на студии, теперь он в обыкновенной военной форме, как все фронтовики.
– Сергей Александрович решил не вызывать вас официально, а распорядился привести в частный дом.
Идем молча. Разрываюсь в догадках. Этот Сергей Александрович не понял, что тратит на меня время зря. Этого никогда не будет.
Особняк, окна плотно завешены, нет даже намека на свет. Этот молодой человек открывает дверь английским ключом. Когда он открыл внутреннюю дверь, ударило в лицо веселье, свет, много людей, женщин, накрытый стол, все пьяны. На нас ни-кто не обратил внимания, и только когда кто-то узнал меня, начали приветствовать, но как-то странно, как будто мне здесь не место. Спутник подвинул мне стул:
– Меня зовут Леней... садитесь вот здесь.
Озираюсь - никакого Сергея Александровича нет, в огромной комнате одна молодежь, кто в штатском, кто в военном, женщины совсем девчонки и невысокого пошиба. Этот Леня действительно противный, каким и показался мне на студии, наглое лицо и глаза, точно такие же, как у Сергея Александровича, мне двадцать семь лет, он немного младше, уже ожиревший. Начинает накладывать мне на тарелку еду, наливать вино.
– Немедленно объясните мне, что происходит?!
– Я пригласил вас лично на нашу вечеринку, никакого Сергея Александровича, как вы понимаете, здесь не будет, я хочу приобщить вас к нашему миру, чтобы вы нас не пугались, здесь все хорошие ребята, и я в том числе.
Он осклабился, я увидела, что он пьян.
– Это что, задание Сергея Александровича?
– Нет, это моя инициатива!..
Задыхаясь, встала. Спокойствие. Спокойствие.
– Выведите меня отсюда!
– Ну уж нет! Раз вы сюда пришли, уйдете, когда я этого захочу!
Меня спас Бог: в прихожей прогремели выстрелы, девицы завизжали, все повыскакивали из-за стола, кинулись туда. Я в общей сутолоке выскочила на улицу, через минуту за мной погнался "Леня" и начал громко угрожать, что он в меня и выстрелить может. Ни этого Леню, ни Сергея Александровича я в Ташкенте ни разу больше не встретила.
Борис жив! Сегодня узбечка прибежала и принесла "Правду" с его корреспонденцией. Елена Борисовна ожила, стала выходить во двор из нашего подвала подышать воздухом. Ждем вестей.
Кончаем "Пархоменко" и вообще остаемся без какой бы то ни было зарплаты узбекская студия не может нас взять на свое содержание, тем более артисток. "Узбекфильм" снимает одну картину в год, в которой нет ни одной русской женской роли.
Общими усилиями находят выход: создать при студии театр, это значит штат, это значит зарплата.
Теперь началась битва за художественное руководство театром, две кандидатуры, два конкурента - Ромм и Луков, все были убеждены, что будет назначен Луков, поскольку Ромм - художественный руководитель студии, но тем не менее именно Ромм назначен художественным руководителем и театра... и он сразу выбрал американскую пьесу с замечательной женской ролью, на которую назначил артистку Кузьмину, свою жену, а я получила вторую роль, совсем не своего амплуа, и мне ее будет трудно сыграть - как в Горьком жену Шадрина. Но в этой круговерти все становится неважным.
Выхожу из нашего подвала со своей чернобуркой, чтобы ехать на студию, и вижу - в конце длинного двора, у ворот, военный о чем-то расспрашивает соседей. Бросаюсь к нему. Плачем оба. Когда опомнилась, Борис ошалело смотрит на мою чернобурку. Потом внимательно заглядывает мне в глаза, не помешалась ли я, и мы хохочем от счастья.
Бедные фронтовики, они, конечно, не должны приезжать в тыл; после крови, тысячей смертей, после позорного отступления Ташкент поразил Бориса. Поразила наша животная борьба за жизнь, потеря человеческого, достойного, ничтожность существования! А тут еще при Борисе прибыли первые вывезенные из Ленинграда. Те остались защищать Ленинград, а эти... режиссер Герасимов все с той же своей красивой женой, плохой артисткой Тамарой Макаровой, щеголяют по Пушкинской в роскошно сидящем на них новеньком обмундировании, а тут же на тротуарах сидят, лежат беспризорные дети во вшах, в тряпье, страшные, их выплевывают и выплевывают эшелоны. Еще тогда, когда я снималась в "Горячих денечках", эта пара производила неприятное впечатление - холодные, себе на уме, умеющие приспособиться к чему угодно, - они тоже ленфильмовские уоллстритовцы.