Татьянин день
Шрифт:
В камере тепло и сухо...
Щелчок ключа.
На допрос.
Кульчицкий не один, с ним тоже довольно симпатичный пожилой мужчина в генеральской форме.
– Здравствуйте, я Главный военный прокурор Советского Союза, мне надо задать вам несколько вопросов. Вы были близки с Абакумовым?
– Нет.
– И он не посягал на близость?
– Нет.
– Вы писали нелегальное письмо из лагеря?
– Нет.
– По окончании дела зачем вас привезли из Бутырской тюрьмы на несколько суток обратно на Лубянку?
–
– Допрашивал Абакумов?
– Да.
– О чем он спрашивал?
– О приеме у Тито.
– В который раз?
– Не помню.
– И потом обратно отвезли в Бутырскую тюрьму?
– Да.
– Сколько раз вас вызывал на допросы Абакумов?
– Не помню.
– Где происходил последний допрос - на том же месте, где и предыдущие? На положенном месте?
– Не помню.
– Кто вас в последний момент не выпустил с театром в Югославию? Из-за вас же театр пригласили в Югославию.
...мог и Берия... мог и "сам", если ему доложили о Тито...
– Не знаю.
– Кто изъял вашу фамилию из списка награжденных югославскими орденами?
– Не знаю.
Увели.
Что происходит теперь... если это пересмотр моего дела, почему опять все об Абакумове... и почему пересмотр... я же в инстанции не писала... как работает эта адская машина... откуда Соколов и все они могут знать о пощечине Абакумову... о приеме у маршала Тито... о том, что меня в Югославию не выпустили... и уж тем более что изъяли из списков награжденных... об этом мог знать только Берсенев... я не знала... интересно... знали Борис и Костя... Валя орден получила... значит, до официального дела у них существует какое-то "поддело", в котором есть все обо всех... привычки, вкусы, но нас же двести миллионов... или только на нужных им... выборочно... на несогласных...
Попробовала черенком ложки процарапать дырочку в масляной краске на окне и отшатнулась - краска поддалась, она свежая и прямо передо мной в дырочке дверь из тюрьмы и кусочек прогулочного дворика...
Первой увидела Лину Соломоновну Штерн, еще более постаревшую.
Увидела мужчину в генеральском измятом мундире с оторванными погонами... не знаю его или не узнаiю.
Через два дня узнала академика Юдина, знаменитого хирурга Института Склифосовского...
Женщин пока больше нет...
В дырочке появился Абакумов в пальто с меховым воротником, какое счастье, что я ничего о нем опять не написала! И вдруг за ним в двери автоматчик... не может быть, невозможно... я сошла с ума, не могу доползти до кровати, белые халаты, уколы...
В камеру вошел, как мне кажется, начальник тюрьмы, но не тот полковник, который меня принимал, этот и моложе, и по чину ниже, любопытный, нездешний тип, подтянутый, высокий, форма как влитая, живой, размашистый, открытый, совсем не похожий на гэбэшника, он два или три раза заходил в камеру, на Лубянке это невозможно, хвалил меня за то, что я выправляюсь, а один раз зашел и начал рассказывать о вчерашней воскресной охоте с друзьями и вдруг: "Вы обязательно должны испытать эту страсть" - и быстро ушел, а в камере остался запах его вчерашнего веселья и непонятного моего полета неизвестно куда.
Вошел быстро и сел на соседнюю койку, смотрит мне в глаза.
– Татьяна Кирилловна, ну что вы, что опять случилось, вы же были уже совсем молодцом, помните, я рассказывал вам об охоте, так ведь не садист же я, я говорил, чтобы вы поняли, что это будет! Абакумов арестован, сидит в этой же тюрьме, для него она и создана, и вы скоро будете дома, вы столько перенесли и сломаться сейчас, извините, глупо, вы же уже были в порядке, что опять случилось?
...в голове гудит, слова расплываются... я, значит, видела не привидение, а настоящего Абакумова... и мои соседи по камерам незаконно арестованные им люди...
Щелчок ключа.
На допрос.
Кульчицкий и тот же генерал, он ходит, в руках какой-то конверт, подходит ко мне, вынимает из конверта несколько обрывков и кладет их передо мной на столик: обрывки моего письма из лагеря, обрывки знакомых слов... все закружилось...
– Это обрывки вашего письма?
– Да.
– Расскажите, о чем вы в нем писали.
– О том, что я увидела, узнала, поняла.
– Кому было адресовано письмо?
– Горбатову, чтобы он или Симонов передали его товарищу Сталину в руки.
– Как оно попало на стол к Абакумову?
– Не знаю.
– Теперь, чтобы вас не мучать допросами, вы сможете обо всем, что было в письме, написать нам?
– Да.
...что значит "теперь"... значит, начальник тюрьмы мне специально рассказал об аресте Абакумова, чтобы я его не боялась...
– И вспомните, пожалуйста, последний допрос Абакумова, когда вас специально для этого вернули из Бутырской тюрьмы на Лубянку, как он происходил. Он происходил на обычном месте?
– Нет.
...я тогда была удивлена мизансценой: в конце стола для заседаний за спиной Абакумова был то ли какой-то старинный камин, то ли лепная дверь... тогда мне пришло в голову, что на меня оттуда кто-то смотрит или слушает меня... и опять о приеме у маршала Тито, все давно известное до мельчайших подробностей...
– Напишите все подробно с вашими мыслями обо всем этом. Я верю вам, что у вас никаких взаимоотношений с Абакумовым не было, но не верю, что вы с ним до ареста нигде не сталкивались. Вспомните, пожалуйста, и об этом. Желаю вам скорейшей поправки.
И вышел.
Кульчицкий лукаво смотрит на меня.
– Дома знают, что вы живы и здоровы, и вам разрешили продуктовую передачу.
– Не надо еды, я совсем без чулок.
– Ну, чулки вы наденете уже дома новые, и надо было просить из Джезказгана не концертное платье, а чулки. А Зайчик ваш выходит замуж, вы ее и не узнаете, она совсем взрослая, красивая девушка.
Надзирательница не успевает за мной! Лечу! Задыхаюсь от счастья! Свобода! Зайчик - замуж! Ей же только восемнадцать, а я сама?!