Татьянин дом

Нестерова Наталья Владимировна

Он все это говорил, не переставая жевать. Значит, он танк, гарантирующий блаженство. А у нее есть ружье. В кладовке за садовым инвентарем. Или убежать к Федору Федоровичу? Нет, бросится догонять, устроит переполох в деревне.

Таня оставила Крылова, противно царапавшего вилкой корочки со дна сковородки, пошла в кладовку. Достала двустволку. Заряжена она или нет? Как определить — понятия не имела.

Она прислонила ружье к лестнице. Крылов не заметил. Он затопил камин и возлежал на медвежьей шкуре (Таня целый час ее сегодня чистила). Огонь отбрасывал свет на

его благостное и умиротворенное лицо. Медвежья голова, к которой он прислонился спиной, казалась придавленной и испуганной. У Тани тоже дрожали поджилки.

Крылов похлопал ладонью рядом с собой — иди сюда.

— Владимир Владимирович! Уже поздно, вам пора спать.

— Что? — Он Шутливо приложил ладонь к уху. — Не слышу!

— Вам пора спать! — повторила Таня громче.

— Как скажешь, — неожиданно согласился Крылов и протянул руку. — Помоги встать.

Татьяна купилась. Она шагнула вперед, подала ему руку и через секунду оказалась уложенной на пол, подмятой торсом Крылова.

Мужские руки вообще удивительным образом сочетают силу и мягкость. А крыловские объятия — чемпионские среди ловеласов. Он держал ее крепко и нежно одновременно. Таня елозила, словно барахталась в плотной вате. Крылов что-то шептал ей на ухо, дышал перегаром, уговаривал. Татьяна верещала как испуганная девчонка — ему девчонки и нравятся. Свободными оставались ноги. Татьяна задрала их вверх и принялась выполнять упражнение «ножницы». Крылов легко, взмахом ноги и перекатом тела пригвоздил ее «ножницы» к полу. Теперь он полностью лежал на ней, придавив своей ватной тяжестью. Нашел ее губы и впился.

Тане почему-то вспомнилось, как в детстве один из двоюродных братьев больно поцеловал ее в губы. Больно и неприятно. Крылов целовался, как обнимал, — сильно, нежно и требовательно. Он никуда не торопился, он был готов долго и настойчиво растапливать лед ее неприязни.

Она сжимала губы — он целовал ее шею. Она принималась ругаться, увещевать его, он закрывал ее рот поцелуем. Она дергала бедрами и чувствовала, как напрягаются его чресла от этих движений. Ее тошнило от отвращения, но она чувствовала: по-настоящему не стошнит. Ее никогда не оскорбляли подобным образом, но почему-то за оскорбление это трудно было признать.

В голову лезли странные воспоминания. Сначала о том поцелуе брата. Потом — картинка из передачи «В мире животных» о жизни львов в Африке. Львица, готовая к случке, лежит на животе, поджав лапы. На нее запрыгивает гривастый лев. Момент нежности — он кусает ее в загривок. Лев делает несколько мощных поступательных движений тазом, в их ритме львица чуть дергается вперед. И все. Пять секунд — и все! Но в них заключена какая-то необыкновенная, сгущенная, предельно сконцентрированная природная сила инстинкта.

Крылов похож на льва. Слегка облагороженного цивилизацией и, кроме одного укуса в загривок, владеющего другими приемчиками.

Вспыхивающие в голове картинки и мысли были секундными — они длились гораздо меньше времени, чем требует их описание. Всполохи на темном небе беспомощного отчаяния.

Татьяна сумела взять себя в руки. Она на минуту представила —

вот сейчас тебя увидит Борис!

Так, Крылов уговаривает расслабиться. Пожалуйста, даже ротик приоткрою. Хорошо, засопел счастливо. Ага, ручку высвободила. Теперь ножку. Дернулась — мне тяжело, сдвинься. Послушался. Еще подвинься, я коленочку согну. Правильно. Ух и обслюнявил ты меня!

Татьяна свободной рукой захватила волосы на затылке Крылова и резко дернула в сторону. Коленкой, не сильно, замаха не получилось, двинула ему в пах. Он вскрикнул и ослабил хватку скорее от неожиданности, чем от боли. Ей хватило этого мгновения, чтобы выскользнуть и вскочить на ноги.

— Подлец! Насильник! — захлебывалась от возмущения Таня. — Маньяк серийный!

— Почему «серийный»? — Потряхивая головой, Крылов стал на четвереньки.

Таня подбежала к лестнице и схватила ружье.

— Убью тебя, мерзавец! — Она навела дуло на Крылова.

Он нисколько не испугался. Медленно поднялся, потянулся, разведя руки в стороны и хрустнув суставами.

— Ой, какая девочка у нас строптивенькая! — насмешливо протянул Крылов.

— Не подходи! — предупредила Таня. — Еще шаг — и стреляю!

— Танюшенька! — Он говорил по-прежнему насмешливо. — Ну кто же стреляет в мужчин, объясняющихся в любви? Это, девочка, глупо! Кроме того, ты ружье держишь впервые в жизни, и оно наверняка не заряжено.

Ружье она держала второй раз в жизни, а заряжено ли оно, можно проверить только опытным путем.

Крылов сделал два шага вперед, и она решилась. Нет, не в грудь ему стрелять, а в потолок. Она дернула прикладом вверх и спустила курки. Из стволов вырвались язычки пламени, и раздался оглушительный грохот.

В кино показывают, как герои, в том числе и хрупкие женщины, стреляют из любых видов оружия. Все — враки. Ружье стреляет пулями вперед, но при этом отчаянно бьет назад — в стреляющего.

От удара в плечо Таня не удержалась на ногах. Ее отбросило в сторону, и она больно приземлилась на копчик.

Крылов тоже упал. Таня отстрелила от дерева-колонны (ее дизайнерская гордость) большую ветку, которая, как рога исполинского оленя, рухнула на голову Крылова.

Некоторое время они молча копошились на полу, ощупывая свои увечья. Крылов потирал макушку, Таня — плечо и пыталась понять, что можно разбить на попе — самой мягкой части тела.

— Ты все-таки дура ненормальная, — первым заговорил Крылов.

Они поднимались, кряхтя и постанывая, шатаясь, двигались и при этом обменивались любезностями:

— Я тебя предупреждала.

— Шизофреничка.

— Тебя сюда никто не звал.

— Могла меня на тот свет отправить.

— Суд бы меня оправдал.

— Недотрога придурочная.

— Маньяк вонючий.

— Пошла ты к черту!

— Сам убирайся из моего дома!

Крылов добрался до дивана и свалился на него. Татьяна подняла ружье и, волоча его по полу, заковыляла в спальню. Закроется там, а этот мерзавец пусть делает здесь что хочет. Хоть повесится — вариант привлекательный во многих отношениях, кроме одного — снимать его придется.