Таящийся ужас 3
Шрифт:
— Мне жалко их всех, — глухо сказал Баклагов. — Я плачу по ним, но это плач палача.
Он приподнялся на локте. Матвеев сидел, боясь пошевелиться.
— Это плач палача! — выкрикнул Баклагов. — К палачу приводят жертву, а он даже не знает, чем провинился этот человек! И, может быть, ему жаль, он противится отнять жизнь! Но не от него это зависит, и не он вынес приговор!
— А кто? — спросил Матвеев. — Кто вынес приговор? Вите. Пашке.
— Они сами вынесли себе приговор, — сказал Баклагов. — И никто не в силах его отменить.
— И ты их убил.
— Не я. Они себя убили.
— А что же ты?
— Я — лишь объект творимого ими зла. Я — лакмусовая бумажка человеческих поступков.
— Но проступок и наказание несоизмеримы, — сказал Матвеев. — Рукоприкладство возвращается к человеку смертью.
— А знаем ли мы, чем отзовется творимое нами?
Матвеев вздохнул.
— Ты еще долго будешь наказывать людей? — сказал он.
— Нет, — Баклагов покачал головой. — Мне недолго осталось, я чувствую это.
— Чепуха, все обойдется, — сказал Матвеев, пряча взгляд. — Ты еще поправишься.
Баклагов не ответил.
— Доктор сказал, что у тебя еще могут быть приступы. Неплохо было бы надеть на тебя рубашку. Не возражаешь?
— Как я могу возражать? — Взгляд Баклагова был печален.
— Я сейчас. — Матвеев суетливо поднялся со стула.
Он вернулся через пару минут, держа в руках рубашку с длинными рукавами, свисающими до пола. Баклагов безропотно дал надеть на себя рубашку. Матвеев завязал у него на спине концы рукавов, проверил, надежно ли.
— Отдохни, — сказал он. — Тебе сейчас надо больше отдыхать.
— Хорошо, — тихо ответил Баклагов.
Матвеев вышел в коридор, запер дверь палаты на замок. «Вот и все, — подумал он. — Осталось совсем немного».
Он положил ключ в карман и отправился в дежурку.
Чайник был горячий. Матвеев налил кипятку в чашку, порылся в столе, разыскивая заварку, но не нашел. Тогда он вылил кипяток обратно в чайник и лег на кровать поверх одеяла. Когда по коридору кто-нибудь проходил, он приподнимал голову, прислушиваясь. Но никто не заглядывал к нему. «Уеду к Лидке в Демидовск, — думал Матвеев. — Не прогонит. Поживу у нее, пока здесь все уляжется, а там будет видно».
Он пролежал на кровати до вечера и, когда за окном стемнело, поднялся и вышел в коридор. Медсестра сидела за своим столом. Из-под двери кабинета Родионова пробивалась полоска света. Матвеев подошел к четырнадцатой палате и осторожно, стараясь не шуметь, отпер дверь. Баклагов неподвижно лежал на кровати, и теперь его лицо казалось совсем черным.
Матвеев закрыл дверь и, опустившись на колени, пошарил рукой под кроватью. Там обычно складывали лишние подушки. В какой-то момент Матвееву показалось, что Баклагов проснулся, и он замер, прислушиваясь, но вскоре понял, что ошибся. Вытянув подушку, Матвеев распрямился. Голова Баклагова темнела на белой наволочке. Кто-то прошел по коридору. Когда шаги стихли, Матвеев бросил подушку на лицо Баклагову и навалился сверху. Баклагов забился под ним, и Матвеев подумал, что неплохо придумал со смирительной рубашкой — так Баклагову не выкарабкаться. Он лежал, терпеливо ожидая развязки, и через какое-то время Баклагов затих. Матвеев поднялся, покачиваясь. Он не стал включать свет, потому что и так знал, что все кончено, бросил подушку под кровать и вышел в коридор. Медсестра по-прежнему сидела за своим столом.
Родионов был в кабинете один. Матвеев прикрыл за собой дверь и сказал:
— Баклагов умер.
Он следил за выражением лица доктора и увидел, как тот вскинул брови:
— Умер?
— Да, — кивнул Матвеев. — Скоропостижно скончался.
Родионов привстал из-за стола.
— Будет лучше, если обойдется без вскрытия, — сказал Матвеев.
Родионов посмотрел на него вопросительно.
— Последнее время ему вводили слишком много лекарств, — спокойно пояснил Матвеев, сделав ударение на слове «слишком». — Зачем об этом знать кому-либо?
Он поднялся и пошел к двери. Родионов молча смотрел ему вслед.
— У него ведь совсем не было родственников, — сказал, обернувшись, Матвеев. — Так что никто и не вспомнит о нем.
В железнодорожной кассе Матвеев купил билет до Демидовска.
Людей в вагоне почти не было. Молодая мамаша с ребенком, Матвеев да ватага парней — судя по всему, школьников.
Матвеев заперся в своем купе, перечитал купленные на вокзале газеты. Парни за стенкой смеялись и громко звенели стаканами. «Совсем пацаны, — подумал с неприязнью Матвеев. — А к бутылке тянутся как взрослые». Постучал проводник, предложил чай.
— Нет, не надо, — покачал головой Матвеев. — Я скоро буду дома.
— Вы до Демидовска едете? — уточнил проводник.
— До Демидовска, — кивнул Матвеев.
— Везет вам, — улыбнулся проводник из-под черных кавказских усов. — А мне еще двое суток на колесах.
Матвеев вышел в тамбур, закурил. Двое парней из той ватаги стояли в уголке, возбужденно матерясь. Матвеев посмотрел неодобрительно, отвернулся.
— Слышь, козел старый! — неожиданно услышал он за спиной. — Че ты пялишься?
Он сжался внутренне, растерявшись, но в следующий миг что-то подсказало ему, что надо обернуться.
Парень уже вытянул нож из кармана и теперь раскрывал его, зло глядя на Матвеева.
— Щас я тебя буду учить, — сказал парень, и в его взгляде Матвеев прочитал приговор себе.
— Не дури, — сказал он. — Покалечу, если подойдешь.
Но уже знал, что умрет. Даже сюда дотянулся за ним мертвый Баклагов. И если бы он не поехал этим поездом, а остался сидеть дома — все равно ему не жить. «Они сами себе вынесли приговор», — сказал ему Баклагов. Это он и о нем тоже сказал.