Тайфун в закрытом секторе
Шрифт:
Когда сведения о спасенных дошли до администрации порта, там сразу связали эту находку с потерей яхты и отсутствием двух спортсменов с Универсиады. Сообщили в советское посольство. В больницу прибыл тренер и опознал своих потерявшихся. Они спали: невропатолог ввел обоим добрые дозы снотворного.
Первым — на следующие сутки — очнулся мужчина.
Клима расспрашивал военный следователь.
После следователя их посетил Петрович.
Финальные игры в Гаване закончились. Первое место по рапире досталось Мари Лубан, а по боксу — Баркеру. Клим и Ника
Петрович сообщил также, что команда советских спортсменов задержится на Кубе еще пять дней — будут экскурсии на ближайшие острова, в музеи Гаваны, в театры, поездка к дому Хемингуэя. Климу и Нике эти дни придется провести в больнице, под присмотром врачей, но домой они могут вернуться вместе с командой. Если, конечно, у них все будет в порядке.
Клим рассказал все, чему они были свидетели, начиная от появления вооруженных незнакомцев на яхте и кончая ее крушением. Про кресло он решил не упоминать.
Он не сказал про кресло ни следователю, ни врачам. Генератор утонул, найти его на большой глубине нечего было и думать, а простое упоминание о нем вызвало бы дополнительное любопытство, но уже не у следователя, а, скорее, у психиатра.
«Ну их к Богу, еще невменяемым прослывешь!»
— Судно появилось из тумана и надвинулось быстро, — рассказывал Клим. — Ударило яхту прямо по каюте, где в этот момент находились и владелец яхты, и оба гражданина с автоматами. Мало вероятно, чтобы после такого удара кто-либо из них остался жив.
— Мы запросили военную базу, — сказал следователь, — нам ответили, что сведений о времени и пути следования своих кораблей они не дают. Наши морские пограничники говорят, что обычно военные суда и в тумане идут со скоростью 20–25 узлов. Вас с сеньоритой спасло то, что вы в момент удара находились на корме.
— Да, нас просто швырнуло в воду.
Следователь простился с Климом, попросил передать его добрые пожелания сеньорите и покинул палату.
Усадьба портовой больницы была обнесена невысокой оградой из белого ракушечника. Задние двери выходили в небольшой садик, где посередине цветочной клумбы плескался маленький веселый фонтанчик. Возле стенки, выходящей к морю, росли короткоствольные мохнатые пальмы с длинными перистыми листьями.
Тут же под пальмами стояли плетеные шезлонги, и больные, которым не был прописан постельный режим, все свободное от сна, еды и процедур время проводили обычно в саду.
Ветер дул с моря, листья пальм раскачивались над головой и жестяно поскрипывали. Ника сидела в шезлонге, запахнувшись в больничный халат, прямая, как свечка, из-за гипсового корсета и дожидалась Клима, который задержался у врача.
Сестра закончила бинтовать ему ногу, укрепила повязку клеолом, помогла натянуть халат, подала костыль и проводила в кабинет к врачу. Клим считал, что вполне мог бы обойтись и без провожатого, и без костыля, но врач не советовал без
— Присаживайтесь, — сказал врач и с улыбкой кивнул за окно: — сеньорита Ника уже дожидается вас в саду. Но я решил с вами поговорить.
— Пожалуйста!
Клим устроился на лежаке, поставив рядом костыль.
Врач повернулся к столу. Сняв очки, медленно сложил их дужки и задумчиво постучал очками по настольному стеклу.
— Скажите, — неторопливо начал он, — сейчас вы уже точно можете восстановить все, что с вами случилось до того момента, когда вас выбросило в море?
— Ну, более или менее, — ответил Клим.
— Не могли вас еще на яхте ранить, выстрелить в вас или ударить чем-либо?
— Насколько я помню, нет. А почему вы спрашиваете?
— Видите ли, что касается сеньориты, то у нее все, как следовало ожидать — ушибы, ссадины, переломы двух ребер, — последствия удара о поручни яхты, о палубу и так далее. Но где вы могли получить свою рану в бедре, я понять не могу. Может быть, это случилось потом, уже в воде или в ящике, в котором вас обнаружили?
— Не знаю, право, — осторожно ответил Клим. — Я смутно восстанавливаю события, после падения в воду. Хоть мы и не попали под прямой удар, но швырнуло нас как следует.
Клим уже догадывался, что занимает врача, однако старался не входить в подробности, — врать ему не хотелось, но и сказать правду, что рану на бедре сделало его собственное воображение, он, конечно, не мог.
— А что у вас вызывает сомнения? — спросил он.
— Не то чтобы сомнения. Скорее — недоумение. Ваша рана столь необычна на вид, я никак не могу понять, где и как вы ее умудрились заполучить.
— Очевидно, напоролся на что-то острое при падении.
— Хотел бы я посмотреть, на что вы могли напороться. Да и рана сделана не острым, а скорее, тупым предметом. На вас были брюки?
— Конечно. Отечественные джинсы из серой хлопчатки.
— Поэтому, можно ожидать, что в ране останутся обрывки ткани, нитки или еще что-либо. Но рана ваша такая аккуратная, и такая чистая, просто — стерильная. Вы ничем ее не бинтовали?
— Когда же мне было ее бинтовать? Может быть, ее промыло морской водой?
— Может быть… может быть… — задумчиво заключил врач.
Видимо, сомнения все еще не оставили его, и Клим решил сменить тему разговора.
— Наверное, все же хорошо, — сказал он, — что в ране не оказалось ни тряпок, ни ниток, ни других посторонних вещей.
— Конечно! — улыбнулся врач. — Конечно, хорошо. Не думайте, что я сожалею, то ваша рана не была забита клочьями ваших штанов, грязью или чем-либо еще, и все только для того, чтобы не вызывать у меня недоумения. Мое недоумение должно вас радовать. И меня оно тоже радует. Состояние вашей раны таково, что вы можете дня через три отложить в сторону костыль и обходиться поначалу простой тростью. Я достану вам хорошую бамбуковую трость, и вы увезете ее на родину как память о нашей больнице и о моем недоумении. Передайте привет сеньорите. Я жду ее завтра утром.