Тайна черного камня
Шрифт:
«Невероятно! Валюху бы сюда сейчас!»
Подскакал коновод, и лейтенант, набрав поводья, тронул своего коня.
Пересекли распадок, Ракитский перевел коня на шаг. Он всегда, когда въезжал в этот густой лес, переходил на шаг: боялся нарушить сказочную тишину. И действительно, здесь, как в сказке, угрюмые кедры плотно прижимались друг к другу, словно стремились преградить путь всаднику; по многим стволам вилась гортензия, и оттого стволы кедров походили на цветущие бело-розовые колонны, поддерживающие высокие терема с темно-зелеными игольчатыми крышами. Прежде, когда Ракитский попадал в этот лес, всякий раз упрекал себя мысленно: «Почему не рассказал Вале
— Читала легенды Древней Греции? Так вот тот хаос, до рождения богов который был, на Курилах и по сей день.
— Все поняла, — засмеялась Валя. — Рассказчик ты — золото.
Больше Валя ничего не спрашивала о Курилах, словно не интересовал ее тот край, где служит Николай.
«Значит, не собирается ехать», — делал вывод Ракитский и думал, что если бы рассказал ей о горячих серных источниках, воду из которых подвели к построенному рядом с заставой домику с ваннами, рассказал бы об этом сказочном лесе, о гордых прибрежных скалах, встречающих грудью штормовые волны, о самом океане, безбрежном, то голубом и ласковом, то темно-зеленом, зловещем, то пенно-белом, ревущем, — если бы рассказал он обо всем этом, то Валя, романтичная девушка, наверняка поехала бы с ним. Так думал он прежде, теперь же радовался, что ничего не рассказал ей и все это будет для нее сюрпризом. Он даже представил себе, как она прижмется К нему и прошепчет взволнованно:
«Ты даришь мне эту красоту, дорогой мой?!»
«Да! Это твое. И я, и все, что здесь, — твое!»
Лес начал редеть. Между хмурыми соснами и кедрачами стали появляться березы с тонкими, высокими, голыми и почти такими же, как у сосен, темными стволами.
Сосны плотным кольцом окружали проникшие в их царство березы, загораживали своими разлапистыми вершинами солнце, а березы тянулись и тянулись вверх, тонкие, изможденные; но вот одной удалось вырваться вершиной к солнцу, и раскинула она свои пышные ветви над соснами, прижимая их, загораживая от них солнце; вот вторая, третья, четвертая — все больше и больше берез вырывалось из колючего хвойного плена, и вот уже толстые серебристые стволы сжимают тощие сосенки, а потом сосны исчезают совсем и лес становится светлым, нарядным. Даже тропа расширяется: можно ехать по ней вдвоем.
Лейтенант Ракитский пустил коня рысью. Впереди стала видна большая поляна, окруженная пышными березами, словно раздобревшими на белых хлебах купчихами, между которыми кучками сбились маленькие березки, похожие на голенастых девушек-подростков. Ракитский набрал повод и, прижав шенкеля, крикнул:
— А ну, поднажми!
Конь взял в намет и понесся через поляну, всю в седой голубике, и там, где он немного сбивался с тропы, оставались красные, словно смоченные кровью, следы.
Галопом Ракитский пересек поляну и, не сдерживая коня, углубился в лес. Осадил лишь тогда, когда низкая ветка больно хлестнула по лицу и сбила фуражку.
«Еще не хватало перед самой встречей синяков нахватать», — упрекнул себя лейтенант и подождал коновода. Дальше ехали шагом или, где тропа была совсем широкой, рысью.
Среди берез стали встречаться сосенки. Задавленные, хилые, жалкие. Но лейтенант Ракитский смотрел на эти гибнущие сосенки, как и на те, окруженные могучими соснами и кедрачами, березки, с уважением. Они казались ему смелыми бойцами, ворвавшимися в стан врага. Она гибли, но их смерть не была бесцельной — вслед за ними пробивались другие деревья, и им уже было легче: они побеждали.
Каждый раз, когда проезжал лейтенант Ракитский границу между враждующими березами и соснами, он думал о том, как все в природе сложно, какая суровая и жестокая идет борьба. Эти мысли и сегодня возникли у него, но ненадолго: сейчас его больше всего занимала предстоящая встреча. Она уже виделась ему. Вот по трапу бежит Валя. Он тоже бежит ей навстречу. Подхватывает ее и кружит на пирсе. Потом они едут к себе домой. Их кони идут рядом, и она не выпускает его руку из своей и говорит, говорит:
«Как здесь чудесно! А ты обманывал меня. И правильно поступал!»
Тропа начала круто взбираться на каменистую гряду, но лес поредел лишь немного: сосны росли на камнях, цепляясь за самые маленькие трещинки. Многие деревья лежали мертвыми. Ближе к вершине таких деревьев становилось больше — здесь их вырывали с корнями ничем не сдерживаемые весенние и зимние штормы. А рядом с мертвыми деревьями поднимались, уцепившись еще тонкими корешками за камни, молодые сосенки.
Объехав недавно упавшее и перегородившее тропу дерево, лейтенант Ракитский поднялся на хребет. Впереди — долина с белоногими березами, между которыми пышно цвели магнолии. Долину сжимали со всех сторон высокие сопки, а в самом ее центре блестели на солнце два озера. Большое — Горячее, поменьше — Кипящее. Названия эти им дали давно, теперь же вода в Горячем озере была едва теплой, зимой даже замерзала, и пограничники переименовали его по-своему — Тарелочкой: сверху, с хребта, оно очень напоминало круглую тарелку. В Кипящем же купались. И летом, и зимой. Все, кто проезжал мимо. Это стало обязательным правилом. Иначе, говорили, пути не будет.
Лейтенант Ракитский смотрел сейчас на озеро и представлял себе, как они с Валей приедут сюда с заставы (выходные дни, положенные ему для свадьбы, он предполагал провести в конных прогулках по острову, совсем не думая о том, что Валя не умеет ездить верхом), сбатуют лошадей, а сами, выбрав зеленую с мягкой периной мха лужайку, расстелют попоны, разденутся и побегут к Кипящему. Потом, раскрасневшиеся, они вернутся на лужайку и лягут на мягкий мох. Она положит голову ему на грудь и прошепчет: «Ой, как бьется у тебя сердце!» Он ничего не ответит и станет перебирать ее мягкие каштановые волосы. А кони будут коситься на них, всхрапывать и возбужденно ударять копытами о мягкий податливый мох.
— Не искупаемся, товарищ лейтенант? — спросил коновод.
Ракитский даже вздрогнул от этого неожиданного громкого вопроса. Ответил поспешно:
— Нет, нет. Вдруг опоздаем еще. Нельзя.
Он набрал повод и прижал шенкеля. Но конь неохотно прибавил шаг. Это удивило Ракитского, и он, потрепав коня по гриве, спросил:
— Что с тобой?
Конь настороженно повел ушами, зашагал размашистей, но, немного погодя, вновь пошел тише. Особенно заупрямился, когда стали подниматься из лощины. Ракитский понукал его, конь же будто не чувствовал шенкелей, продолжал идти медленно, нехотя, ноги ставил тяжело.
— Что с ним? — спросил Ракитский у коновода. — Чем кормил перед дорогой?
— И мой что-то напрягся весь, — ответил коновод. — Отдай повод — домой повернет.
— Странно.
Ракитский придержал коня и сорвал березовую ветку. Хлестнул по крупу, и конь, никогда не знавший ни стека, ни плетки, напружинился, вскинулся в свечку, но в галоп не рванул. Зарысил размашисто, а метров через сто перешел на шаг.
— Странно! — еще раз удивленно проговорил Ракитский и снова, теперь уже сильней, ударил коня веткой.