Тайна для библиотекаря

Батыршин Борис Борисович

Я обернулся — гасконец, стоя на крыльце придорожной покосившейся избы, приспособленной французами под кордегардию, размахивал какой-то бумажкой. Пехотинец — маленький, чернявый, босой, в драных полосатых штанах, шапочке-бонетке и солдатской куртке сюртуке на голое тело подвёл ему коня. Ростовцев весело крикнул что-то по-французски, вдел ноги в стремена и рысью направился к тракту. Я проверил рукоятку нагана, привычно засунутого за голенище сапога, и дал лошади шенкеля.

Дорога предстояла долгая.

ЭПИЛОГ

—

Барух Ата, Адонай Элоэйну Мэлэх Аолам, Атов Вэамейтив… — голос ребе Менахема прерывался, падая почти до шёпота. — Благословен Ты, Господь, Бог наш, Владыка Мира, который добр и творит добро. Благословен будь, за то, что дал мужества нашему собрату совершить то, что он совершил. И пусть имя твоё помнят, пока существует наша община и другие общины, которым вскоре станет известно о твоих деяниях.

Огоньки свечей в семисвечниках-менорах едва тлели в тяжёлом, густом, хоть ножом его режь, смраде подземелья, но присутствующие, три или четыре дюжины московских евреев, которую неделю скрывающиеся здесь от творящихся наверху ужасов, давным-давно привыкли. И не обращали внимания ни на тесноту, ни на вечный сумрак, ни на почти непригодный для дыхания воздух. А хоть бы и обратили — воодушевление от радостного события с лихвой перекрывала все прочие неудобства. Мало кто из них мог бы объяснить, в чём именно состоит святость и особенная ценность обретённого свитка Торы — кроме того, разумеется, что любой свиток Торы свят сам по себе, без каких-то особых условий, — но раз ребе Менахем сказал, то кому же придёт в голову усомниться? К тому же, Соломон Янкель принёс и другую добрую весть: захватчики скоро покинут город, и можно будет выбраться наверх и начать строить жизнь заново. Пусть на пепелище, пусть голыми руками, пусть ожидая каждую минуту удара — но их народу к этому привыкать?

Ребе Менахем еще раз склонился к свитку, повторил формулу благословения по случаю хороших новостей о себе или о других, за которые можно и нужно благодарить Бога Израиля, осторожно, словно изделие из тончайшего хрусталя, положил свиток в ящичек, и повернулся к Янкелю. Герой дня скромно стоял в сторонке. Ребе сделал ему знак следовать за собой, и Соломон послушно прошёл в дальний угол склепа, отгороженный рогожной занавесью.

И — замер, едва сдержав возглас изумления, увидав сидящую на табурете молодую девушку восточной наружности.

— Пани Далия? Но как вы здесь…

И осёкся, встретившись с ней взглядом. В глазах Далии плескалось самое настоящее безумие; в уголке безвольно приоткрытого рта поблёскивала в свете свечей ниточка слюны, пальцы судорожно двигались, то сжимаясь, то разжимаясь, то вонзая ногти

в ладони, и без того расцарапанные в кровь.

Как я понимаю, ты с ней знаком? — заговорил ребе. Янкель кивнул.

— Эта женщина сопровождала нас в подземельях. Если верить тому, что говорили остальные наши спутники — она уроженка то ли Египта, то ли Аравии, и явилась туда вместе с офицером-мамлюком. Больше ничего не знаю.

Удивительные дела творятся… — ребе покачал головой. — Этим-то что тут понадобилось? Впрочем, неважно…

Он протянул руку и взял Далию за подбородок. Янкель ожидал, что девушка забьётся в страхе, но к его удивлению она подчинилась, и даже улыбнулась — криво, испуганно, но всё же это была улыбка…

— Как видишь, Соломон, она потеряла разум. — ребе Менахем убрал руку и протянул девушке кусочек хлеба, в который она немедленно вцепилась с жадностью изголодавшегося зверька. — Точно то же самое, если ты помнишь, было с моим сыном, когда….

Он осёкся и закашлялся.

— …когда мы по вашему слову засыпали тот тоннель. — закончил Янкель. — Да, по виду она так же безумна. Но ведь Йосик со временем пришёл в себя?

— На это ушло не меньше двух недель. — согласился ребе. — А французы, как ты говоришь, вскоре уходят из Москвы… И поэтому я спрашиваю тебя, Соломон Янкель: стоит ли нам отпустить её к своим, или спрятать здесь и постараться вылечить, как вылечили когда-то бедного Йосика?

Янкель задумался — впрочем, ненадолго.

— Если мы передадим несчастную в таком виде её соотечественникам, то она, скорее всего, погибнет. Мне известно, что их госпитали забиты ранеными, а тут ещё поход…

Ребе Менахем терпеливо ждал.

— Но если найдётся учёный лекарь, который справится с недугом, — продолжил Янкель, — то несчастная, выздоровев, наверняка расскажет обо всём: и о подземелье, и о библиотеке с её сокровищами…

— …и о нашем убежище. Я тебя понял, Соломон. Бог Израиля велит нам заботиться о несчастных, потерявших разум, даже если это гои, но и о своём народе забывать не должно. Мы оставим её здесь и будем лечить — а там посмотрим, как с ней поступить.

Ребе жестом подозвал двух женщин, и они увели Далию прочь.

— Хочу ещё раз поблагодарить тебя, Соломон Янкель, за то, что ты сделал. — сказал ребе Менахем, когда за женщинами задёрнулась занавесь. — Но Богом нашим, коему имя Элохим, Адонаи, и ещё многие другие, непроизнесённые человеком, заклинаю тебя: будь осторожен и берегись! Берегись как не берёгся никогда — потому что, уж поверь мне, эта история с библиотекой ещё будет иметь продолжение…

Москва, 2022 г., июль-август