Тайна древнего замка
Шрифт:
— О господи!
Кара протянула руку к огню, и я последовала ее примеру. Где-то в глубине камина глухо треснуло полено.
Я ждала продолжения этой истории, но пришлось спрашивать у Кары, что было дальше.
— Однажды утром мой отец, мой старший брат, муж моей старшей сестры и несколько других мужчин отправились на охоту. Стояла осень, над землей клубился туман. Они собирались поохотиться в соседнем лесу, подстрелить пару кабанов. Но все сложилось не так, как они думали. Стрела пронзила горло моего отца. Он умирал долго и мучительно.
— Какой ужас!
— Да. На этой стреле стоял знак моего брата, и потому все подумали, что это его вина. Это причинило вред чести нашей семьи. Моего брата никто не обвинял в том, что он застрелил отца намеренно, но стрелять в густом тумане в едва различимую цель…
— Значит, можно сказать, что смерть твоего отца принесла тебе удачу.
— Да, — ответила Кара. — Такова была воля богов.
Эта история не шла у меня из головы. Из-за нее я не могла заснуть. Я смотрела во тьму комнаты и представляла себе отца Кары. Она не описывала мне, как он выглядит, но почему-то он виделся мне широкоплечим статным мужчиной с седыми волосами. Этот человек не боится в этой жизни ничего, кроме разве что старости. А потом в горло ему попадает стрела, выпущенная из лука его сына… И дело было вовсе не в подробностях этой истории, а в сходстве наших с Карой судеб. Ее отец был воином, предводителем своего племени, как и мой. Ее отец умер от раны в горле, как и мой. Она пленница, да и я теперь почти что в плену. И ее, и моей жизни угрожает опасность. Конечно, есть между нами и различия: отец плохо относился к Каре, в то время как мой папа любил меня; смерть отца принесла Каре удачу, мне же одни невзгоды. Словно судьба одной, как в зеркале, отражается в судьбе другой.
Посреди ночи я вышла из своих покоев и отправилась к Каре, чтобы попросить ее переселиться ко мне. Одиночество сводило меня с ума. Мне нужен был кто-то близкий, а Кара была мне как сестра. Я тихонько постучала в дверь, но она уже спала, уютно устроившись на лежанке из двух шкур и шерстяного одеяла. Лучик лунного света падал сквозь бойницу, он серебрил лицо Кары, и казалось, будто оно скрыто маской.
Я не стала будить ее. Мне довольно было и того, что она рядом. Я села на лежанку, зажгла маленькую лампаду, стоявшую на полу рядом со шкурами, и набросила на плечи одеяло. Устроившись поудобнее, я ждала, когда же усталость заставит меня уснуть. Я довольно долго просидела там, подтянув колени к груди, и вдруг заметила на стене какие-то странные царапины. Мои глаза уже давно привыкли к царившему тут полумраку, отблески света плясали на каменной кладке, и на моих глазах царапины превратились в слова, а слова — в строки, и я поняла, что весь угол комнаты исписан какими-то знаками. Поднявшись, я подошла к стене и внезапно очутилась в окружении целой истории. Слова на неизвестном мне наречии теснились со всех сторон, они покрывали все стены, как в древних склепах, и я не видела, где начало этой истории, а где конец.
Я была сражена. Мы с Карой, люди одного положения, одного рока, мы избрали, в сущности, один и тот же способ, чтобы поведать о себе.
И только тогда я поняла, как тесно переплетены нити наших судеб.
Я уснула там, на ее ложе, окруженная ее письменами.
Кара
Прошлой ночью я рассказала Элисии о смерти моего отца, и потом мне приснился один из этих снов, снов из яви.
Раннее утро. Осень. Туман над землей. Я помогаю маме печь хлеб — отец, мои братья и другие мужчины возьмут его на охоту. Они уходят.
Я придумываю предлог для того, чтобы выйти из дома.
Я следую за ними в лес, держусь от них подальше. В одной руке у меня лук, в другой — три стрелы, которые я вытащила из колчана моего брата.
Я крадусь по густым зарослям.
Я прицеливаюсь.
Первая же стрела пробивает горло моего отца. Он падает на землю, он задыхается. Я уже далеко оттуда, но все еще слышу его исполненный муки хрип.
Клэр
Быть может, это последние
Господь хочет покарать меня: я поссорилась с Элисией, я не могу увидеться с Оренделем, душа моя ослабела зимой, и я стала злой и раздражительной, роды были тяжелыми, и хворь моя не отступает вот уже много недель. Так проявляется воля Божья, и я покорна Ему. Я готова принять небесный приговор.
У меня осталось мало сил, но я доведу до конца то, что начала. Первые слова этих записей появились на бумаге в конце лета прошлого года, тогда они славили смерть Агапета и жизнь Клэр. Счастье переполняло меня, и когда я писала те строки, то будто пела от радости, когда же я читала и перечитывала записи той поры, казалось, словно я слышу отголоски своего счастья. Пускай не все события той поры дарили мне отраду, было тогда в моей душе место и печали, и гневу, и непониманию, но источник моего вдохновения оставался неизменным — Эстульф. Без него я никогда бы не написала первое слово этой истории, без него я не сидела бы здесь и не мужалась бы пред ликом смерти. Эстульф показал мне стороны моей души, никогда не открывшиеся бы мне без любви, любви, что не ведает условий. Ни в детстве, ни в юности, когда я вышла замуж, я не чувствовала себя вполне живой, ибо детство было для меня порой ожидания тех времен, когда я стану взрослой, а юность — временем разочарования оттого, как живется в мире взрослых. Дети вдыхали в меня какое-то подобие жизни, но по-настоящему я ощутила это лишь благодаря Эстульфу. Да простит мне Господь мои слова, но та судьба, что была уготована мне до встречи с Эстульфом… Этого мне было недостаточно. Именно поэтому я не жалею о том, что произошло с тех пор. Да, я могу сказать — мне жаль. Но на самом деле, будь у меня шанс все исправить, я оставила бы все как есть. Даже если бы я знала, что после смерти меня ждут вечные муки в преисподней, я все равно не пожалела бы о последнем годе моей земной жизни. Это было время моего расцвета. Кто-то скажет, что то расцвел ядовитый цветок. Может, и так. Но цветение мое принесло свои плоды, и я до последнего вздоха буду благодарна миру за то, что Рихард появился на свет. И разве важно, сколько нам лет, двадцать пять, сорок или восемьдесят, если в этом возрасте мы открываем главное в жизни? И разве важно, сколько времени мы сумеем сохранить это, десять дней или тысячу лет?
Теперь же я хочу обрести покой. Цену за то, что мне суждено было познать любовь, мне придется заплатить не только после смерти. И в нашем мире мне уготована кара за мои прегрешения. Скрепя сердце я отреклась от своей мечты когда-либо вновь увидеть Оренделя. Я запретила Эстульфу привозить сюда моего старшего сына, хотя он и намеревался это сделать. Еще в январе, незадолго до рождения Рихарда, все было наоборот.
Тогда я сказала Эстульфу:
— Теперь, когда викарий уехал, опасность миновала. Нам больше не нужно бояться того, что меня обвинят в похищении Оренделя. Давай вернем его в замок как можно скорее.
— Как я хотел бы поддержать тебя в этом, Клэр. Я знаю, что тебе сейчас нельзя волноваться, но твое впечатление от происходящего теперь обманчиво. Герцог до сих пор не подтвердил мой титул. Бурхард молчит, и мне это не нравится. Бальдур следит за нами. Если он узнает, что Орендель жив и это ты привела к разлуке мальчика с отцом, Бальдур воспользуется этим, чтобы выступить против нас. А зная, какие у тебя сейчас отношения с Элисией, она поддержит мужа в его начинаниях, даже если это навредит тебе.