Тайна герцога
Шрифт:
— Ты думаешь?
Шешковский кивнул утвердительно головой.
— Но как же это может быть? — стал спрашивать Жемчугов. — Я как ни ломал головы, ничего придумать не мог… А что же можно сделать теперь, когда резолюция о нем поставлена?
— Исполнить резолюцию в точности!
— Ничего не понимаю!
— А это, видно, оттого, что ты себе голову ломал, и она у тебя, очевидно, сломана. А дело очень просто: ведь имени твоего Соболева нигде пока в бумагах у нас нет.
— В бумагах нет?
— Ну, да! Ведь вчера записано только одно его показание, а записывал его я, и вместо «Соболев» везде написал, как бы по ошибке, «Зоборев»!.. Счастье его, что его никто не видал, кроме картавого Иоганна! Ну, а Иоганн близорук.
— Я все-таки ничего не понимаю! Ну, хорошо! Тут как-нибудь Соболева можно освободить, если вместо него обвиняется Зоборев. Но ведь Зоборева-то этого все-таки надо найти, для того чтобы исполнить резолюцию?
— Велика штука!.. Да первый же подлежащий смертной казни негодяй с подходящей фамилией — не Зоборев, так Зубарев или что-нибудь в этом роде — примет на себя эту вину, если ему пообещают вместо смерти ссылку.
— Да, вот оно как! Знаешь, это гениально придумано.
— Надо только, чтобы сам Соболев не болтал.
— Тут есть один риск.
— Какой?
— Если он попадется как-нибудь на глаза Иоганну, тот, как ни близорук, все-таки может узнать его.
— Для этого твоему приятелю лучше было бы уехать.
— Ну, уехать он не согласится.
— Его согласия нечего спрашивать! Кажется, у нас достаточно возможности, чтобы заставить его делать то, что мы хотим.
— Но ведь если он уедет, то мы лишимся одного из главных помощников в этом деле, на которого мы можем рассчитывать. Его сумасшедшая влюбленность, из-за которой он ни за что не оставит Петербурга, может оказать нам серьезные услуги.
— С тобой нынче говорить нельзя! Ну, конечно, Соболев должен уехать только для вида, а его переодетым надо поселить в какой-нибудь лачуге возле заколоченного дома, чтобы он наблюдал за этим домом. Полагаю, он выполнит это с отличным усердием?
— О, да, это он выполнит. Только весь вопрос: как переодеть его и под видом кого поселить возле дома?
— Ну, уж это будет твое дело! Ты распорядись, как знаешь.
— Ну, а как же из каземата? Разве его так просто можно будет выпустить?
— Из каземата надо будет ему бежать… Это опять уж твое будет дело!
— Ну, что ж, это дело не сложное!.. Надо только перевести его в крайний номер, где подъемная плита с ходом.
— Ну, да! да!.. Разумеется! — согласился Шешковский, и таким образом все было решено.
XX. ПИРУШКА
В небольшой горнице с кирпичным полом на обитых раскрашенной под деревья и зверей парусиной табуретах сидело несколько человек. На столе возвышался огромный жбан с пивом, стояли стаканы, кружки и бутылки с вином.
На первый взгляд, это была пьяная пирушка, судя по развязным позам, расстегнутым камзолам и беспорядку, царившему на столе.
Эту картину сверху освещали шесть восковых свечей, которые были вставлены в подсвечники, вделанные в железный круг, подвешенный на цепях к потолку.
Но все это казалось пьяной пирушкой лишь на первый взгляд. Вино было расплескано и разлито по стаканам, но его не пили… Лица были разгорячены, и глаза блестели, но не от вина…
Благодаря этой обстановке трудно было предположить, что здесь собрались заговорщики.
Это не было ни подземелье, ни какой-нибудь таинственный замок, а, напротив, самое обыкновенное жилье обыкновенного обывателя, с отпертою дверью, и именно поэтому трудно было предположить, что тут собралась не веселая компания для разгульного времяпровождения, а люди, задумывающие серьезное дело.
И насколько это серьезное дело не соответствовало попойке, настолько эта попойка предохраняла от всяких подозрений. Людям, умеющим действовать, скрываться не надо; необходимо только уметь скрыть свои действия.
Один из сидевших за столом сказал:
— Как угодно, а я считаю, что наше дело проиграно!
— То есть как проиграно?
— Немцев нам не побороть!
— Ты думаешь, Россия так-таки навсегда в их руках и останется?
— Ах, не знаю я ничего!.. Вижу только, что Бирон держится как ниспосланное свыше наказание, словно язва египетская, и ничего с ним нельзя сделать!
— Да неужели нельзя свалить его?
— Нельзя. Держится он, что ни делали! Уж на что Волынский повел дело, а и он потерпел неудачу, и все осталось по-прежнему.
— Хуже прежнего!
— Так дальше жить нельзя!.. Я не о себе говорю — мне что ж! — но мне за людей обидно… ведь это иго хуже татарского!..
— Взять да разом и кончить!.. Что с ним церемониться!
— Не говори вздора-пустяка!.. Если б можно было — давно кончили бы.
— Надо прямо народ поднять.
— Прошли, брат, те времена, когда перевороты делались народным возмущением. Нынче ничего этим не добьешься…
— Войско надо на свою сторону перетянуть…
— Разве оно не на нашей стороне?
— В войске ропот на немцев идет большой.
— Наверху там сидят немцы, бироновцы, вот и ничего с войском и не сделаешь.
— Я говорю, наше дело проиграно.
— Позвольте, господа! Но что мы можем сделать? Ну, конечно, мы все умереть готовы хоть сейчас, я первый себя не пощажу, и ты, и ты, и все мы готовы умереть… Но и только… Погиб Волынский, погибнем и мы… А суть в том, что после Волынского там, наверху, никого не осталось, кто мог бы идти с нами. Все преданы Бирону и смотрят из его рук… Россия продана, и на этот раз разрушение ее неминуемо.
— Ну, если историю вспомнить, то не впервой на Руси лихолетье — выходили до сих пор, авось, и с Бироном справимся.
— Не справимся!.. На этот раз разрушение, говорю, неминуемо.
— Ведь в самом деле, что ж нас — маленькая горсточка, а что же мы можем сделать?
— Погодите, господа! Я думаю, что не маленькая нас горсточка. Одни мы что ли русские? Или больше ни у кого уже сердца русского нет? Да что вы!.. Много народа чувствует так же, как мы. Только начать следует, а там и пойдет…