Тайна гибели Бориса и Глеба (др. изд.)
Шрифт:
Однако наряду с летописной в древнерусской литературной традиции бытовали и другие сравнения и, следовательно, другие версии гибели Святополка. Ведь только в последней четверти XI столетия на Руси было создано сразу несколько «сценариев» династической борьбы 1015–1019 гг., и все они значительно различались между собой. Если учесть, что вышли они, вероятно, из стен одного и того же скриптория Печерского монастыря в Киеве, с разницей в несколько лет, можно только удивляться полету мысли «древнерусских интеллектуалов», стоявших у истоков создания Борисоглебского цикла.
1.10. Борис, Глеб и Святополк в «Анонимном сказании»
Крупнейшим памятником Борисоглебского цикла является «Анонимное сказание», к тексту которого мы не раз уже обращались. Предполагается, что оно возникло в 1070-х гг. и после 1115 г. было дополнено «Сказанием о чудесах» Бориса и Глеба: по содержанию и структуре оно аналогично легендам Святовацлавского цикла, где рассказывается о гибели чешского князя Вацлава-Вячеслава, ставшего в X в. одним из первых славянских святых, в нем также присутствуют следы влияния болгарской и византийской агиографии.
Начало изучению «Анонимного сказания» в середине XIX в. положил академик М. П. Погодин, однако первым публикатором его стал московский митрополит Макарий (Булгаков). Сначала исследователи отождествляли автора «Анонимного сказания» с пресвитером Иаковом (известным в историографии как Иаков-«мних»), упоминаемым в ПВЛ под 1074 г. в качестве одного из вероятных преемников печерского игумена Феодосия; ему также приписывались «Память и похвала князю Владимиру» и ряд других сочинений XI в. Эта атрибуция породила оживленные дискуссии.
Поскольку текст «Анонимного сказания» частично совпадал с повестью «Об убиении Борисове», читающейся в летописи, академик И. И. Срезневский в 1853 г. высказал мнение, что летописная повесть возникла в результате сокращения «Анонимного сказания», однако после появления работ А. А. Шахматова большинство исследователей считали первичной летописную повесть (по шахматовской терминологии — сказание) «Об убиении Борисове».
По мнению Шахматова, Краткая редакция сказания, представленная в Лаврентьевском и Радзивилловском списках ПВЛ, была более ранней, чем Пространная, читавшаяся в Ипатьевском и Хлебниковском списках. Прежде всего его интересовал вопрос о протографе статьи 6523 (1015) г., утраченной в Новгородской I летописи старшего извода (далее — НIЛ), которая отражала памятники начального летописания, предшествовавшего ПВЛ. Шахматов полагал, что статья 6523 г. НIЛ представляла компиляцию дефектного текста Начального свода 1093–1095 гг., в котором, по сравнению с ПВЛ отсутствовала похвала Борису и Глебу, и Новгородского свода 1448 г., ставшего протографом Новгородской IV и Софийской I летописей (так как в последующем его датировка была А. А. Шахматовым скорректирована, в историографии он известен также как Новгородско-Софийский свод 30-х гг. XV в.).
Исследователь считал, что статья 1015 г. была положена в основу Пространного жития, обозначенного им как «Сказание, страсть и похвала святая мученикам Борису и Глебу» (напомним, что сегодня за ним закрепилось название «Анонимного сказания», так как атрибуция Иакову-«мниху» считается спорной). Свою точку зрения А. А. Шахматов аргументировал тем, что «житийное сказание не содержит в себе ничего существенного, чего бы не было в летописном; оно отличается от летописного сказания одною риторикой, так как в нем вставлены длинные речи и причитания, сначала Бориса, потом Глеба; длинные размышления приписаны самому Святополку после того, что он убил Глеба. Летописное сказание (повесть „Об убиении Борисове“. — Д.Б.) полно определенных фактов; риторики в нем мало; в сущности, риторика прорвалась только в предсмертном причитании Глеба. Мы знаем ценность сообщаемых нашею летописью фактов; если летописец умел так или иначе представить длинный ряд событий X и XI вв., то естественно ему же приписать занесение на письмо фактов, относящихся к убийству Бориса и Глеба». Поскольку, «за исключением общих с летописью фактов, в житии остается одна риторика и лирика», она, по его мнению, «могла быть прямо сочинена составителем жития»{183}. Единственным фактическим дополнением составителя «Анонимного сказания» стала информация о том, что Борис был убит варягами «в бору»; как полагал исследователь, это произошло в урочище у Дорогожича, где в XII в. был возведен храм Борису и Глебу{184}.
Вторую жизнь точке зрения Срезневского в XX в. дали Н. Н. Ильин и А. В. Поппэ: согласно их представлениям, именно «Анонимное сказание» являлось древнейшим памятником Борисоглебского цикла, оказавшим влияние на всю последующую агиографическую и летописную традицию. Это позволяло, с одной стороны, отвергать гипотетическую возможность существования древнейших памятников цикла в эпоху Ярослава Мудрого, а с другой — подозревать в фальсификации фактов единственные источники, которые позволяют говорить о причастности Ярослава к становлению Борисоглебского культа, — «Сказание о чудесах» Бориса и Глеба и «Чтение» Нестора.
Более 150 лет проблема текстуального соотношения повести «Об убиении Борисове» и «Анонимного сказания» (иногда совпадающих почти дословно) являлась одним из наиболее спорных вопросов в источниковедении, напрямую связанных с генезисом Начального летописания, фундаментом которого был Древнейший Киевский свод. Однако, как мы говорили выше, есть основания полагать, что повесть «Об убиении Борисове» восходила не к летописной традиции, а к агиографическому источнику, которым могли быть Вышегородские церковные записки. Поэтому проблема приобретает более узкий ракурс, в котором рассматривается не соотношение летописной традиции с «Анонимным сказанием», а соотношение двух агиографических памятников между собой и с их общим источником — Вышегородскими записками.
Н. Н. Ильин выявил сюжетную связь «Анонимного сказания» не только с памятниками византийской агиографии (о чем писал еще С. А. Бугославский), но и с преданиями о гибели чешского князя Вацлава-Вячеслава, которые использовались в качестве образца. «В преданиях о Вячеславе, равно как и в повествовании об убийстве Бориса и Глеба, находим: и ночное совещание братоубийцы с сообщниками, и коварные его предложения своей жертве, и предостережения, которые получал последний от своих доброжелателей; детали обстановки убийства совпадают: ночь, предсмертная заутреня, избиение и ограбление приближенных князя и даже само убийство не сразу, а как бы в два приема; о гибели убийц Вячеслава сообщается почти в тех же выражениях, как о гибели Святополка; чудесные явления, благодаря которым было обретено тело Глеба, таковы же как знамения, которыми обнаружило себя тело бабки Вячеслава, Людмилы.
Все эти подробности в русском предании о Борисе и Глебе отразились в измененном виде. Для замены Болеслава Святополком, а Вячеслава Борисом требовалось перенести арену событий в Киев, затем Вышегород и, наконец, на берег Альты, сообразно данным русского предания о месте гибели Бориса. Изменилась и общая обстановка событий, применительно к положению, в котором, по этим данным, оказались Борис и Святополк. Задача эта выполнена блестяще. Вернее сказать, что мы имеем дело не с простым заимствованием, а с мастерской литературной переработкой жития Вячеслава. Созданное русским автором литературное произведение в художественном отношении выше оригинала, которому он подражал»{185}.
Интересно, что «Анонимное сказание» допускает отклонение от летописной версии, сообщая, что местом княжения Святополка был не Туров, а Пинск (как полагал А. А. Шахматов, замена одного города другим была произведена для того, чтобы избежать аналогий между Святополком Окаянным и Святополком Изяславичем){186}. Хотя эта точка зрения остается бездоказательной, она принимается некоторыми исследователями{187}. В то же время еще С. М. Соловьев высказал предположение, что местом последнего княжения Святополка был Вышегород{188}, однако в XI столетии этот город, скорее всего, был загородной резиденцией князя киевского: он сделался центром самостоятельной волости лишь во второй трети XII в.