Тайна гибели Марины Цветаевой
Шрифт:
Всегда откровенная в стихах, Цветаева не устает говорить о своем счастье:
Да, я, пожалуй, странный человек,Другим на диво!Быть, несмотря на наш двадцатый век,Такой счастливой! Не слушая о тайном сходстве душ,Ни всех тому подобных басен,Всем говорить, что у меня есть муж,Что он прекрасен!.. Я с вызовом ношу его кольцо!— Да, в Вечности — жена, не на бумаге. —Его чрезмерно узкоеЦветаева свято верила, что все сказанное в стихах сбывается. (Недоумевала, как это Ахматова могла позволить себе такие строчки: «Отними и ребенка, и друга, / И таинственный песенный дар».) Как же она сама могла написать такое? Упоенная собственным счастьем, не думала, что «роковые времена» когда-нибудь настанут? Через три недели в Сараеве убьют наследника австро-венгерского престола Франца Фердинанда и начнется Первая мировая война, которая не обойдет и Сергея Эфрона. «Плаха» его ждет еще не скоро, но сказанное в горделивых и радостных стихах в счастливые дни молодости сбудется самым страшным образом… Увы, поэт часто оказывается пророком.
О том, что стихотворение «Да, я, пожалуй, странный человек…» не «литература», а ее подлинные чувства, ее стихотворный «дневник» («Мои стихи — дневник», — утверждала сама Цветаева), свидетельствует и запись о муже в «настоящем» дневнике, сделанная буквально за несколько дней до появления стихотворения. Слова, которые, возможно, послужили прозаическим «подстрочником» — «Красавец. Громадный рост; стройная, хрупкая фигура; руки со старинной гравюры; длинное, узкое ярко-бледное лицо, на к<отор>ом горят и сияют огромные глаза — не то зеленые, не то серые, не то синие, — и зеленые, и серые, и синие. Крупный изогнутый рот. Лицо единственное и незабвенное под волной темных, с темно-золотым отливом, пышных, густых волос. Я не сказала о крутом, высоком, ослепительно-белом лбе, в к<отор>ом сосредоточились весь ум и все благородство мира, к<а>к в глазах — вся грусть.
А этот голос — глубокий, мягкий, нежный, этот голос, сразу покоряющий всех. А смех его — такой светлый, детский, неотразимый! А эти ослепительные зубы меж полосок изогнутых губ. А жесты принца!»
Восхищение мужем — и в письме к философу В.В. Розанову, написанном также весной 1914 года: «..я замужем, у меня дочка 1,1/2 года — Ариадна (Аля), моему мужу 20 лет. Он, необычайно и благородно красив, он прекрасен внешне и внутренне<…> В Сереже соединены — блестяще соединены — две крови: еврейская и русская. Он блестяще одарен, умен, благороден<…> Сережу я люблю бесконечно и навеки. Дочку свою обожаю<…> Хочется сказать Вам еще несколько слов о Сереже. Он очень болезненный, 16-ти лет у него начался туберкулез. Теперь процесс у него остановился, но общее состояние здоровья намного ниже среднего. Если бы Вы знали, какой это пламенный, великодушный, глубокий юноша! Я постоянно дрожу над ним. От малейшего волнения у него повышается t°, он весь — лихорадочная жажда всего<…> За три — или почти три — года совместной жизни — ни одной тени сомнения друг в друге. Наш брак до того не похож на обычный брак, что я совсем не чувствую себя замужем и совсем не переменилась, — люблю все то же и живу все так же, как в 17 лет.
Мы никогда не расстаемся. Наша встреча — чудо<…> Он — мой самый родной на всю жизнь. Я никогда
Но как ни хороша счастливая, беспечная жить, надо подумать и о том, что Сергею скоро исполнится 21 год — и тогда призыв в армию! Рыцарь — да, но простой солдат — нет, такого допустить любящая жена не может. Чтобы избежать призыва, нужно стать студентом, а до этого получить аттестат.
Осенью 1913 года семья перебирается в Крым с тем, чтобы, посвятив зиму занятиям, весной сдать экзамены в Феодосийской мужской гимназии. Гимназия выбрана в расчете на некий «блат» — именно эту гимназию заканчивал Макс Волошин, а ее директор был знаком с Иваном Владимировичем Цветаевым.
Но занятия приходится прервать: у Сергея аппендицит. Марина — рядом с мужем. «Сереже лучше, — вчера ему дали пить. Около трех суток он ничего не пил и говорил только о воде. Ужасно было сидеть с ним рядом и слушать, а потом идти домой и пить чай», — сообщает она в Москву близкому другу сестер Эфрон.
Операция закончилась благополучно, но к этому времени надежды на «блат» сильно пошатнулись — в августе 1913 года умер Иван Владимирович. В письме к сестрам Сергея в Москву Марина описывает ситуацию почти в драматических тонах: «…влиятельных лиц здесь очень мало и хлопочут они неохотно, — противно обращаться, тем более, что все это незнакомые. С<ережа> занимается с 7-ми часов утра до 12-ти ночи, — что-то невероятное. Очень худ и слаб, выглядит отвратительно. Шансы выдержать очень гадательны: директор, знавший папу и очень мило относящийся к С<ереже>, и инспектор — по всем отзывам грубый и властный — в контрах. Кроме того, учителя, выбранные С<ережей> (имеются в виду репетиторы. — Л.П.), никакого отношения к гимназии не имеют. Все это не предвещает ничего хорошего, и во всем виноват П.Н. [2] , наобещавший Бог весть каких связей и удач».
2
Петр Николаевич Ламси, феодосийский судья, знакомый Эфронов. — Л.П.
…Неужели для того, чтобы выдержать экзамены за курс гимназии, которые каждый год сдавали тысячи молодых людей, непременно нужны какие-то связи?.. Но большой перерыв в учебе, но слабое здоровье… Марина не хочет, чтобы муж перенапрягался. Кроме того, ей, гимназии так и не окончившей, все гимназические науки представляются очень сложными. («Выдержать очень трудно, в этом году какие-то новые правила, вмешивается округ, — вообще — гадость!») Если «гадость» — тогда понятно, тогда, конечно, жалко того, кто этой гадостью должен заниматься… И она старается по мере сил помочь мужу: идем на прием к директору гимназии. О чем шел разговор — можно догадываться, достоверно известно только то, что он принял ее «чрезвычайно радушно».
Наконец Сергей Эфрон получает аттестат — с одними тройками. Местная феодосийская газета от 19 июня 1914 года сообщала: «Из экстернов Феодосийской мужской гимназии уцелел один г-н Эфрон. В его судьбе принимал участие весь город». Так значит, и троечный аттестат получен не без участия влиятельных людей («весь город» принимал участие)? Тем не менее Марина восхищена мужем. «Его аттестат зрелости — прямо геройский акт», — пишет она Вере Эфрон.
Отношения между супругами по-прежнему безоблачны. Вот сценка, записанная Мариной в дневнике 12 мая 1914 года. Сергей занимается в доме своего феодосийского знакомого, Марина вместе с директором гимназии и его другом — французом заходят за ним.
Вы еще занимаетесь?
Да, я кончу через полчаса.
Марина сообщает, куда они напрааляются, и приглашает мужа прийти туда же.
Отлично.
Ну, до свиданья, Сереженька!
До свидания!
И тут между французом и Мариной происходит следующий диалог,-
…какие бывают прекрасные мужья и чудные жены. Да я, если бы узнал, что моя жена ушла с двумя какими-то мужчинами, не знаю, что бы сделал. А он только посмотрел своими прекрасными глазами — и т<а>к просто — «до свидания».