Тайна храма
Шрифт:
„Дорогой брат Эрих! Позволь тебя называть именно так. Мы не члены тайных обществ, и такое обращение кажется странным. Но я тебя называю братом, именно потому, что доверяю тебе как себе.
Наша с тобой дружба вселила в меня надежду, что я не одинок в своих попытках познать скрытое, неведомое. То, что стремится наружу, но остается тайной. Я чувствую точку перехода или смерти, как принято говорить. Переход в другой мир больше не пугает.
Все это странно, меня перестали мучить боли в коленях, и мое проклятие — астма — отступила. Я нашел священный потерянный город! Годы поисков увенчались успехом. Но это череда событий. Будто меня кто-то направляет, соединяя отдельные ничего не значащие элементы в одно целое. Иногда, я чувствую себя пешкой в чьей-то большой игре.
Мои сны стали кошмаром, я вижу то, чего не может быть. Я посчитал бы себя шизофреником, но часть моих видений сбывается с абсолютной точностью через несколько минут после моего пробуждения, другие кажутся фантастикой и подтверждения им невозможно найти.
Я расскажу тебе, что видел в сновидениях. Возможно, я болен и мои иллюзии полный бред. Но кому еще я могу рассказать об этом.
Начну с того, что Гитлер позорно проиграет все, начатые им войны, и Германию растащат на части. Но это уже неважно. Придет время, и Германия восстановится и завоюет Европу без единой капли крови.
Промелькнут новые крестовые походы и в новом веке людям будут даны новые знания. Человек научится пользоваться своей собственной энергией и добывать ее из воздуха и воды. В своих снах я вижу, как человек садится в устройство для передвижения и своим присутствием дает этому аппарату энергию.
Но самое главное не это. Мир изменится до неузнаваемости, и мы снова с тобой встретимся. Луна отвернется от нас, и мы увидим окружающий нас мир совсем по-другому.
Присмотри по возможности за моим сыном.
Твой Александр Рунге“.
После прочтения письма Валленштайн грустно заметил: „Как всегда кратко и насыщено. Третий Рейх, со слов твоего отца, обречен. Очень жаль. Знать свое будущее весьма печально, и я долго размышлял, показывать тебе это письмо или нет. Сам я не верю в скорый крах Германии и тебе не советую“.
Мы долго молчали, затем он спросил меня, не знаю ли я, что мой отец имеет в виду, говоря о неком священном потерянном городе. Я ответил, что не знаю. Валленштайн испытывающе посмотрел в мои глаза и поинтересовался, не слышал ли я о существовании записей Александра Рунге, с которыми с его слов он был знаком. О спрятанном дневнике я умолчал.
Эрих долго еще рассказывал мне об их первой встрече, произошедшей на лекции отца в Берлине, куда Валленштайн попал совершенно случайно. О том, как его заинтересовали идеи Александра, о том, как они горячо спорили на самые разные темы, касающиеся мироздания.
В начале 1943 года Валленштайн перевел меня в особо секретный отдел P-7U. Несмотря на то, что этот отдел относился к нашей лаборатории, допуск туда имели всего двенадцать человек.
Наша работа заключалась в попытках генерировать сверхмощные электромагнитные импульсы. Но нас преследовала неудача за неудачей. В марте 1944 года в отдел P-7U перевели моего товарища Клауса Ланге, к этому времени мы уже работали без выходных по двенадцать-четырнадцать часов в сутки.
В мае нашу лабораторию посетил очень важный человек — обергруппенфюрер СС Эмиль Мазув. На его пальце было заметно кольцо с черепом и перекрещенными костями. Валленштайн шепнул мне, что такими кольцами награждает за особые заслуги лично сам Гиммлер.
Он пробыл в нашей лаборатории больше трех часов, запершись в кабинете с Валленштайном. После встречи Эрих собрал весь персонал лаборатории и торжественно произнес: „Коллеги! Сам фюрер внимательно следит за нашей работой и надеется на скорые положительные результаты. Я призываю вас отдать все силы на благо родины“.
Впрочем, он мог этого и не говорить, многие из нас даже ночевали в лаборатории.
Осенью всему персоналу было запрещено покидать расположение нашего предприятия.
В конце 1944 года Германия находилась в столь тяжелом положении, что это сказывалось и на общей атмосфере, царящей в нашем коллективе. Теоретически, мы, наконец, были близки к решению проблемы, стоящей перед нами, но на практике каждое новое лабораторное испытание заканчивалось неудачей.
Из всего нашего подземного предприятия к февралю 1945 года все люди были эвакуированы, и, по слухам, ходившим среди персонала, весь наш подземный городок был подготовлен к уничтожению.
Не знаю почему, но оставалась только наша лаборатория, в которой все еще кипела работа. Мы в точности не знали положения дел на фронте, не было практически никакой информации. Единственное, что нам было известно, это то, что наши войска ведут боевые действия уже на территории Германии.
16 февраля 1945 года Валленштайн собрал весь персонал и объявил, что мы должны начать срочную эвакуацию документов и оборудования. Для всех семидесяти двух сотрудников это не явилось неожиданностью, вот только все они, как и я, задавали себе вопрос, куда мы можем эвакуироваться.
С нами осталось всего десять офицеров СС во главе с гауптштурмфюрером Гельмутом Шнайдером, пожилым человеком с болезненным цветом лица. 2 марта мы должны были закончить, но из пятидесяти обещанных грузовиков к нам за это время прибыли только восемнадцать.
Обстановка становилась нервной, непонятно сколько сотрудников будет эвакуировано и будут ли. Офицеры СС стали минировать все помещения нашей лаборатории. Начали ходить разговоры, что нас могут взорвать вместе с оставшимся оборудованием.
5 марта Шнайдер объявил о роспуске персонала: „Мы не знаем, куда вас отправить, и мы не располагаем транспортом для этого. Связь с командованием потеряна, но мы должны выполнить приказ по уничтожению предприятия. Предлагаю вам самостоятельно продвигаться или к вашим родным, или куда пожелаете. На сборы два часа“.
Через два часа мы с Клаусом Ланге покинули базу последними. Большинство наших коллег направились в Мюнхен. В салоны нескольких частных автомобилей сотрудников набилось по 8-10 человек. Чемоданы и сумки прикручивали к крышам автомобилей.