Тайна Иппокрены
Шрифт:
Надо ли говорить, что многие ненавидели «главного вороловителя» и что врагов у него хватало. Его проклинали, на него нападали, несколько раз ранили, тело и лицо его было все в шрамах, но каким-то чудом он выживал. Так, чисто случайно избежал он смерти в октябре 1724 года. Уайлд направлялся в суд Олд-Бейли, чтобы дать показания по делу бандита Блюскина. Заметив его во дворе суда, Уайлд подошел к нему, надеясь получить полезную информацию, которую мог выгодно использовать, и предложил выпить из фляги. Бандит выпил и, ободренный дружеским участием, попросил Уайлда замолвить за него словечко на суде. Уайлд нагло засмеялся ему в лицо: «И не подумаю. Ты уже покойник, скоро
Нападение это было предостережением, которым не стоило пренебрегать. Но зарвавшийся Уайлд в своей самонадеянности и наглости продолжал выдавать своих сообщников, в том числе, как отметил Дефо, «подростков и брошенных малых детей», которых ранее сам же завлек в свою шайку. И в этом Джонатан Уайлд предвосхитил отвратительный образ Фейджина — скупщика краденого и растлителя детских душ, списанного Ч. Диккенсом с реального мошенника Айки Соломонса, чье имя в течение сорока лет не сходило с газетных страниц в первой половине прошлого века.
Выдавая своих «коллег» и оказывая тем самым услугу властям, Джонатан Уайлд возомнил, что ему все позволено. Его наглость возросла еще больше, а вместе с тем и размах деятельности «подданных» его империи. Сам же он почти открыто осуществлял свои сделки, занимался контрабандой, по-прежнему скупал награбленное, взимал проценты с доходов подопечных, а главное, продолжал руководить преступным миром.
Неудивительно, что лондонцы вздохнули с облегчением, когда наступил конец зловещей карьеры Джонатана Уайлда. Весной 1725 года он предстал перед судом. Никто не помог ему. Судья сэр Уильям Томпсон ненавидел Уайлда и сделал все, чтобы приговорить его к смерти. Дополнительных свидетелей, готовых представить новые доказательства преступлений, в том числе и совершений убийств, просто не потребовалось.
Накануне казни, в два часа ночи, Уайлд принял дозу тинктуры опиума, которая, однако, оказалась недостаточной, и он лишь впал в бессознательное состояние. Таким его и бросили в телегу и повезли к месту казни. «Для него, — писал Дефо, — это было лучшим исходом — не видеть беснующуюся толпу, которая проклинала его и бросала камни и комья грязи».
Однажды Дефо вышел из ворот Ньюгейтской тюрьмы, где на сей раз побывал по журналистским делам, и лицом к лицу столкнулся с Уайлдом. Хорошо одетый, с серебряной палицей в руках — для пущей важности, с надменным и самоуверенным взглядом холодных и жестких глаз, он производил впечатление истинного джентльмена. В тот день владелец серебряной палицы, шествующий в сопровождении неизменных телохранителей, имел особые причины быть довольным собой. Только что он выставил свою кандидатуру в лондонский муниципалитет и направил петицию властям, где, напоминая о своем якобы законном праве на благодарность общества, заявлял, что «он желает стать свободным гражданином этого знаменитого города».
Взгляды их встретились. Великий мошенник, укрыватель воров, доносчик — и будущий великий писатель, а тогда известный журналист, чье перо умело точно и достоверно описывать пороки и тех, кто способствовал их процветанию. Джонатан Уайлд был одним из них, поэтому Дефо давно испытывал к нему и к его аферам особый интерес. Впрочем, пожалуй, больше его интересовал не столько он сам, сколько обстоятельства, которые сделали возможным его преступную карьеру.
И снова невольно возникает вопрос, откуда он так хорошо знал нравы и повадки преступников, где добывал факты для своих «воровских» романов.
Единственным ответом, как считал Уильям Ли — литературовед, оставивший три тома жизнеописания Дефо, — могут служить ужасные условия существования узников Ньюгейтской тюрьмы, где будущий писатель «общался с наиболее закоренелыми преступниками — и мужчинами, и женщинами».
Действительно, Дефо, дважды побывавший в Ньюгейте (в общей сложности он провел в этой тюрьме восемнадцать месяцев), наблюдал и изучал здесь мир порока. Но и позже, в разное время жизни, писатель продолжал вникать в обстоятельства, породившие Джонатана Уайлда и ему подобных. Особенно помогла ему в этом служба у Джона Эплби, владельца «Ориджинел уикли джорнэл» — еженедельного издания, специализирующегося на описании «признаний» преступников, то есть предсмертных исповедей, и других материалов об их деяниях.
Мистер Эплби, являвшийся также официальным печатником Ньюгейтской тюрьмы, имел доступ к официальным отчетам и сведениям о заключенных там узниках. Этим же правом — беспрепятственно посещать тюрьму — пользовался и сотрудник его журнала мистер Дефо. В течение шести лет он регулярно общался с ворами и бандитами, выслушивал их исповеди, записывал последние слова перед казнью. Затем обрабатывал этот материал и печатал в журнале. Иногда, с согласия приговоренного, описание его жизни, рассказанное им самим, выходило отдельным изданием, которое готовилось и набиралось заранее и поступало в продажу тотчас после казни.
Подобного рода литература пользовалась большим спросом. Ее жадно поглощали не только простые читатели, но и заключенные. Преступный мир, подобно Янусу, имел два лица — одного боялись и ненавидели, другим восхищались. Получалось так, что, описывая со слов разбойников их похождения, «воровская» литература прославляла этих преступников как героев, чьи подвиги на большой дороге служили скорее примером для подражания, чем предостережением. И обычно тот, кто кончал жизнь на виселице, становился объектом восхищения, если «мужественно умирал».
К раскаявшимся питали отвращение, их называли трусами и подлецами. Да и сами обреченные подчас не очень цеплялись за жизнь — они рождались и жили с мыслью, что рано или поздно им не миновать «роковой перекладины», и на виселицу смотрели как на конечное место назначения. Вся их жизненная философия сводилась к одному: жизнь, хотя и короткая, должна быть веселой.
Дефо не раз поражался беспечности тех, кому наутро предстояло быть повешенным и кто накануне распевал: «Если придется висеть на веревке, славный услышу трезвон…»
Короче говоря, виселица отнюдь не устрашала, а жертвы мистера Кетча — «кавалеры удачи» — вызывали восхищение своей хитростью, ловкостью, а то и богатством.
В противоположность массовой литературной продукции Граб-стрит, воспевающей воров и убийц, Дефо преследовал иные цели — своими памфлетами и книгами способствовать нравственному перерождению заключенных. Желая улучшить условия жизни отверженных, он подводил читателя к выводу, что лишь добродетель обеспечивает счастье и что, если тебе дарована жизнь, никогда не поздно исправиться. Впрочем, бывали моменты, когда он явственно осознавал тщетность своих попыток и признавал, что моральные усилия преобразования общества столь же бесплодны, что и «проповедование Евангелия литаврами».