Тайна Кломбер Холла
Шрифт:
В утесе, соседнем с кучей камней, которую выбрали своей последней позицией горцы, оказалась пещера, больше похожая на логово дикого зверя, чем на человеческое обиталище. Из темноты под ее сводом вдруг появился старик, до того невероятно старый, что все когда-нибудь встречавшиеся мне ветераны — просто цыплята по сравнению с ним. Его волосы и борода белели в сумраке, как снег, при чем и борода, и волосы, дожодили чуть ли не до пояса. Его лицо, морщинистое, эбеново-коричневое, наводило на мысль о помеси обезьяны с мумией, а руки и ноги до того иссохли и исхудали, что трудно было бы признать его живым, если бы не глаза, светящиеся воодушевлением, сверкающие, будто два алмаза в оправе из красного дерева.
Это видение
— Кровавые люди! — воскликнул он громовым голосом, причем на прекрасном английском. — Это место для молитв и размышлений, не для убийств. Остановитесь, покуда на вас не пал гнев богов!
— Отойди, старик, — крикнул я. — Тебя могут задеть, если ты не уйдешь с дороги.
Я видел, что к горцам возвращается мужество, а кое-кто из моих сипаев дрогнул, словно этот новый враг показался им не по силам. Ясно было, что надо немедленно что-то делать, если я хочу довершить свой успех. Я кинулся вперед вместе с несколькими артиллеристами. Старик протянул руки навстречу, словно пытась нас остановить, но раздумывать не приходилось, и я проткнул его саблей в тот самый момент, как один из артиллеристов опустил прклад карабина на его голову. Он тут же свалился, и горцы при виде его падения издали самый дикий и потусторонний вопль ужаса.
Сипаи, проявившие было склонность к миролюбию, избавились от нее в ту же минуту, что и от старика, и полная победа не заняла у нас много времени. Едва ли хоть один горец выбрался живым из этого ущелья.
Мог ли Ганнибал или Цезарь сделать больше? Наши потери во всей операции смехотворны: трое убитых и около пятнадцати раненых. Захвачено знамя — зеленая тряпка с изречением из Корана.
После схватки я искал старика, но его тело исчезло, не представляю, каким образом. Сам виноват! Он бы и сейчас был жив, если бы не вздумал препятствовать, как говорят у нас дома констебли, «официальному лицу при исполнении служебного долга». Разведчики мне сказали, что его звали Гулаб Шах, и он числился высшим буддистским священником. Он славился в округе как пророк и чудотворец, вот почему весь этот шум. Мне сказали, что он жил в этой самой пещере, еще когда здесь проходил Тамерлан в 1399 году, и наговорили массу другого вздора.
Я заглянул в пещеру, и как там человек мог выдержать хотя бы неделю это для меня тайна, потому что она едва в четыре фута высотой и такая сырая и темная, каких, должно быть, немного на свете. Всей обстановки деревянное сидение и грубый стол, да еще куча пергаментов, исчерканных иероглифами.
Что ж, он отправился туда, где узнает, что евангелие мира и доброй воли выше, чем все их языческие учения. Мир праху его!
Эллиот с Чемберленом так основную партию и не догнали — я знал, что так будет — поэтому вся честь досталась мне. Меня за это должны повысить, а там, кто знает, может и в «Газете» упомянут. Какова удача! Пожалуй, Земон все же заслуживает подзорную трубу за то, что доставил мне такой случай. Теперь бы перекусить — умираю с голоду. Отличная вещь слава, но ею не прокормишься.
6 октября, 11 часов утра. — Постараюсь записать, как сумею, спокойно и точно, все, что случилось этой ночью. Я никогда не был ни мистиком, ни мечтателем, так что могу положиться на свидетельство своих чувств, хотя должен признаться, что, расскажи мне то же самое кто-нибудь другой — я не поверил бы.
Я мог бы даже заподозрить, что и сам обманулся, если бы не слышал после этого звон. Но начну по порядку.
Мы с Эллиотом курили сигары в моей палатке примерно до десяти вечера. После этого я обошел посты, и, убедившись, что все в порядке, лег спать.
Я заснул бы на месте, потому что устал, как собака, если бы мне не помешал какой-то странный звук. Оглядевшись, я увидал, что у входа в палатку стоит человек в азиатском костюме. Он стоял неподвижно, устремив на меня торжественный и суровый взгляд.
Я решил, что это какой-нибудь афганский фанатик прокрался сюда, чтобы убить меня, и с этой мыслью попытался вскочить и защищаться, но ощутил какое-то необъяснимое бессилие. Неодолимая слабость овладела мной. Если б я увидел кинжал, направленный мне в грудь — и то пальцем не мог бы шевельнуть для защиты. Наверное, птица под взглядом змеи чувствует что-то похожее. Сознание мое оставалось ясным, но тело так оцепенело, как будто я на самом деле заснул.
Несколько раз я пытался закрывать глаза и уверять себя, что вижу сон, но каждый раз они сами открывались, и человек стоял на прежнем месте, не сводя с меня каменного угрожающего взгляда.
Молчание сделалось невыносимым. Я почувствовал, что должен преодолеть свою слабость хотя бы настолько, чтобы заговорить с ним. Наконец, мне удалось выговорить, заикаясь, несколько слов, и я спросил пришельца, кто он и что ему нужно.
— Лейтенант Хизерстоун, — ответил он медленно и торжественно, — ты совершил сегодня самое низкое кощунство и величайшее преступление, какое только может совершить человек. Ты убил одного из трижды благословенных и преподобных, верховного адепта первой степени, старшего брата, идущего высшим путем больше лет, чем ты себе насчитываешь месяев. Ты убил его в тот момент, когда его труды обещали достичь вершины, и он собирался взойти на такие высоты оккультного знания, которые приближают человека на одну ступень к его Создателю. Ты сделал это без всяких оправдывающих тебя причин, без всякого повода, в тот момент, когда он защищал беспомощных и отчаявшихся. Слушай же меня, Джон Хизерстоун.
Когда многие тысячи лет назад зародились оккультные науки, знающие установили, что отдельный срок человеческого существования недостаточен для достижения высочайших вершин внутренней жизни. Поэтому в те времена исследователи направляли свои силы в первую очередь на продление собственных дней, чтобы обрести больший простор для совершенствования.
Знание скрытых законов природы дало им возможность вооружить свои тела против болезней и старости. Осталось защитить себя от покушений жестоких и необузданных людей, всегда готовых разрушить все, что мудрее и благороднее их. Для подобной защиты нет прямых средств, но ее можно до некоторой степени обеспечить, организовав оккультные силы таким образом, чтобы преступника ожидало ужасное и неминуемое возмездие.
Нерушимыми законами непреложно установлено, что всякий, кто прольет кровь брата, достигшего определенной степени святости, станет обреченным человеком. Эти законы существуют по сей день, Джон Хизерстоун, и ты навлек на себя их действие. Король или император оказался бы беспомощен против сил, которые ты вызвал к жизни. Так на что же надеяться тебе?
В прежние дни эти законы действовали так незамедлительно, что преступник погибал вместе с жертвой. Но после рассудили, что такое мгновенное возмездие не дает преступнику времени осознать всю чудовищность его преступления. Поэтому установили, что в подобных случаях долг отмщения возлагается на ч е л а, учеников святого человека, и они могут продлить или ускорить возмездие по своему желанию, совершая его или на месте, или в любую будущую годовщину преступления.
Почему наказание должно воспоследовать именно в эти дни, тебе не следует знать. Достаточно того, что ты — убийца Гулаб Шаха, трижды благословенного, а я — старший из трех чела, призванных за него отомстить.
Между нами нет личной вражды. Погруженнве в труды, мы не имеем ни желаний, ни досуга ни на что личное. Закон непреложен, и одинаково невозможно для нас изменить его, и для тебя — избежать. Рано или поздно мы придем к тебе и востребуем твою жизнь в искупление жизни, которую ты отнял.