Тайна Леонардо
Шрифт:
Они прошли в дом, где в камине на первом этаже весело пылали березовые дрова. Марат Хаджибекович приехал с ночевкой, а спать в холоде и сырости он не любил. Да и кто любит? Разве что какая-нибудь лягушка или, скажем, тритон...
Мансуров достал и поставил на стол, где уже возвышалась принесенная Дружининым бутылка, две пузатенькие коньячные рюмки. Они были отмыты до блеска разными моющими средствами, но Марат Хаджибекович снова подумал, что их надо бы выбросить, – тот факт, что из них, вполне возможно, пили водку окопавшиеся тут в начале весны бандиты, никак не забывался.
– Закусывать-то
– А вот не надо было разводиться, – проворчал, задумчиво разглядывая скудное содержимое холодильника, Марат Хаджибекович. – Жил бы с женой, она бы тебе и варганила, чего душа попросит. И не надо было бы по чужим домам с пустым брюхом бегать... Могу предложить колбасу, черный хлеб и огурцы. Огурцы отменные, со своего огорода... Ну, как?
– "Хенесси" с огурцами? – с сомнением переспросил Владимир Яковлевич. – Да еще и с колбасой? М-да... Колбаса-то хоть хорошая?
– Вареная, – без тени сочувствия сообщил Марат Хаджибекович.
Дружинин скривился.
– Соя, туалетная бумага и бульонные кубики, – произнес он с отвращением. – Ты же врач, как ты можешь есть эту гадость?
– Тогда закусывай шоколадом, – предложил Мансуров. – Коньяк и шоколад отлично сочетаются, это аксиома...
– Известная, к сожалению, слишком многим! – подхватил Дружинин, которому, как и Марату Хаджибековичу, было не привыкать охапками выносить на помойку нераскрытые коробки шоколадных конфет – дары благодарных пациентов. – Я уже слышать про шоколад не могу, не то что есть... Тогда уж лучше колбаса!
– Я тоже так считаю, – спокойно согласился Мансуров, выставляя на стол немудреную дачную закуску.
Прежде чем сесть, он выглянул в окно и проверил, как там поживает подожженная им куча листьев. Куча поживала нормально – лежала себе на месте, дымила, и в дыму то и дело мелькали бледные при дневном свете язычки набирающего силу пламени. Горьковатый запах дыма проникал повсюду, сочился в дом через закрытые окна, но в такой концентрации он был даже приятен – это был запах осени, навевавший воспоминания далекого детства.
– Осенью пахнет, – будто подслушав его мысли, сказал Владимир Яковлевич. – Хорошо! Нынче в городах листья уже не жгут, а жаль, мне этот запах всегда нравился.
– Мне тоже, – согласился Мансуров, усаживаясь за стол.
Они выпили по первой, с хрустом закусили огурчиками, и Дружинин достал из кармана сигареты. Марат Хаджибекович, дотянувшись, снял с подоконника и поставил перед ним пепельницу, а потом, подумав, тоже взял сигарету. Он уже в течение почти целого года с переменным успехом пытался избавиться от этой скверной привычки, но сегодня настроение у него было такое, что, окажись под рукой конопля, он бы и ее закурил.
– Что-то ты сегодня хмурый, – сказал Владимир Яковлевич, озабоченно вглядываясь в его лицо. – За жену волнуешься?
– И это тоже, – ответил Мансуров. – А главное, не могу забыть ту весеннюю историю.
– Это какую же? – удивился
– Да, пожили и ушли! А меня потом из-за них три месяца по допросам таскали: кто такие, где познакомились, зачем пустил в дом... Как вспомню все это, руки трястись начинают, клянусь!
Дружинин налил себе и ему коньяка.
– Ну, чтоб руки не тряслись, – провозгласил он, поднимая рюмку. – Хирург с трясущимися руками – это уже не хирург. Брось, Марат, нашел о чем думать! Эту историю давно пора забыть. Было и сплыло! Помнишь, как у Есенина: "Не жалею, не зову, не плачу, все прошло, как с белых яблонь дым..."
– Вот тебе "прошло"! – Марат Хаджибекович в сердцах сунул ему под нос дулю. – Извини, Володя, – сказал он, спохватившись, – но уж очень все это меня достало. Ты пойми, я и рад бы забыть, так ведь не дают, сволочи!
– Тебя что, опять в прокуратуру вызывали? – нахмурился Дружинин.
– Нет еще, – проворчал Марат Хаджибекович, яростно затягиваясь сигаретой, – но этот светлый миг явно не за горами.
Он вкратце пересказал приятелю случившуюся вчера в его кабинете некрасивую историю, в которой фигурировали вздорная бабенка, "Мадонна Литта" и двое санитаров из психушки.
Выслушав его, Дружинин легкомысленно махнул рукой и снова наполнил рюмки. Рука его при этом чуть дрогнула, и немного драгоценного коньяка пролилось на клеенку, который был накрыт стол.
– Насчет да Винчи – это чепуха, очередная сплетня, – уверенно сказал он. – Пациентка твоя просто начиталась этого, как его... Дэна Брауна, вот! Не читал? "Код да Винчи" называется. Забористая штука, хотя и барахло. Вот ее и повело... Она, конечно, сумасшедшая, только уж больно круто ты с ней обошелся. Как бы она на вас с Сафроновым в суд не подала, такой дамочке это ничего не стоит. Ведь сумасшествие-то у нее специфическое – с жиру человек бесится, вот и весь ее диагноз.
– Ничего, – мрачно пробормотал Мансуров, – вот пускай Сафронов ей мозговую липосакцию сделает, он по этой части бо-о-ольшой специалист! А в суд она не подаст. Я всю нашу беседу на диктофон записал – и все эти бредни насчет да Винчи, и то, как она мне себя предлагала, и ее признание в том, что она сумасшедшая...
– Ну, она ведь наверняка выражалась фигурально, – заметил Дружинин.
– А мне плевать! В следующий раз будет думать, где, когда и с кем фигурально выражаться.
– Крут ты, однако, – сказал Владимир Яковлевич. Его хорошее настроение куда-то пропало, теперь он выглядел едва ли не более хмурым и озабоченным, чем хозяин. – А я думаю: что за гам у нас в коридоре? Как будто не частная хирургическая клиника, а вот именно муниципальная психушка, отделение для буйных...
– Извини, Володя, – сказал Мансуров. – Клиентов она нам, конечно, распугала... Особенно клиенток. Но ты представь себя на моем месте. До сих пор не понимаю, как я сдержался, не спустил ее с лестницы собственными руками!