Тайна моего двойника

Гармаш-Роффе Татьяна Владимировна

– Ничего страшного, я подожду тебя, – ответил он.

В полиции, управившись с описью и показаниями по поводу кражи, я стала переводить описание одноклассника, интересовавшегося Шерил. «Худой… Высокий… Блондин… Волосы длинные… Ямочка на подбородке…» Чем дальше продвигалась Кати в описании, тем больше меня охватывала паника. Я знала человека, которого она описывала. По крайней мере, он был похож…

Он был похож на Сережу.

Да-да, на Сережу, на влюбленного в меня Сережу, самолюбивого помощника моего Игоря!

– А никаких особых

примет не заметили? Дефект какой-нибудь, родинка или что-то в этом роде? – спрашивал комиссар.

А мне хотелось закричать: «У него должны быть огромные ноги! Ну же, Кати, ну, вспомни!»

– Нет. – Кати пожала плечами.

Если я сейчас спрошу про ноги, то комиссар поймет, что я этого человека знаю, и тогда уж он меня не отпустит до тех пор, пока я ему все не выложу! А я до сих пор не решила, надо ли говорить ему про Игоря и все остальное, из этого вытекающее.

– Постарайтесь вспомнить. Вы видели только его лицо? Руку не пожимали? Может, у него на руках что-то особенное? Перстень, татуировка, родимое пятно? Дефект ногтей, кривизна, недостающий палец? – подсказывал комиссар.

– Я не пожимала ему руку. Правда, когда он спросил адрес Шерил, то вытащил ручку и блокнотик и приготовился писать. Помню, я посмотрела на его руки… – Кати задумалась, вспоминая. – Нет, ничего особенного я не заметила. Обычные руки. Разве что большие, но это нормально для мужчины…

Большие руки.

Сережа?

Вернувшись в больницу, я нашла на своем столике свежий букет коралловых роз и коробочку с шоколадными конфетами «Леонидас». Джонатан меня не дождался.

У меня отчего-то навернулись слезы. Снова навалилось пугающее чувство одиночества, куда более сильное, чем то, которое мучило меня первый месяц в Париже. Тогда я оказалась физически разъединена с близкими мне людьми, но они были где-то вдали, эти люди, и мысль об их существовании меня поддерживала и помогала бороться с тоской: в Москве остался Игорь, в Париже предстояла встреча с Шерил… Теперь же Игорь исчез, Шерил скрылась в белом коконе бинтов – и я чувствовала себя совершенно потерянной.

Был, правда, Джонатан… Но что мне было делать с его чувствами? С его любовью, которую я не могла – не имела права – разделить?

И в которой я так нуждалась теперь…

Я погладила душистые головки роз, заботливо поставленных в воду кем-то из персонала. От белой с золотой виньеткой коробочки несся соблазнительный шоколадный дух. Я дернула тонкую золотую ленточку.

…Сказать Джонатану, чтобы пришел? Или не дразнить себя искушением? Сейчас, когда мои нервы на срыве, глаза на мокром месте, душевные силы на исходе, – именно теперь мне нужна была его поддержка. Но именно теперь я могла в него влюбиться!.. Я вполне отдавала себе отчет в том, что как раз в данный момент он мог въехать, как сказочный принц, в мою жизнь на белом коне – помочь мне, утешить, успокоить, окружить меня заботой, взять на свои мужественные плечи мои печали и недоумения…

Мужественные плечи. Широкие, красиво развернутые плечи, достойно венчавшие узкий торс, белая гладкая кожа… Мне отчего-то представлялось, что на груди у Джонатана нет волос, и, хотя я люблю скорее мужчин волосатых, меня это почему-то волновало, будоражило, дразнило прыткое воображение, и оно улетало, подстегнутое тоской и печалью, в сладостные и томные грезы…

Поток моих сумбурных мыслей был прерван приходом Кристин, дежурной медсестры, с ужином на подносе.

– Как дела? – весело спросила она и, бросив взгляд на коробочку конфет, которую я до сих пор держала в руках, начисто забыв о ней, добавила: – Советую вам оставить сладкое на потом. Иначе перебьете аппетит. А вам необходимо кушать хорошо.

– Вы как моя мама, – улыбнулась я ей. – Она у меня медсестра и тоже всю жизнь мне так говорит.

– Вот видите, – улыбнулась Кристин в ответ, – маму надо слушаться.

– Угощайтесь, – протянула я коробочку.

– О, спасибо… Я…

Сейчас начнутся церемонии типа «неприлично принимать от пациентов подарки…».

– Угощайтесь, – требовательно повторила я.

Она взяла смущенно конфетку. Я потянулась к подносу с моим ужином, взяла с него белую салфетку и выложила в нее почти полностью верхний слой конфет.

– Спасибо, вы очень добры, – сказала она. – Но мы с вами будем кушать сладкое после ужина, да?

– Разумеется, – заверила я ее.

Поев, я снова набрала Москву. И снова не получила никакого ответа. Что же он делает, Игорь? Где, с кем проводит время?!

Больше не могу. Пусть Джонатан придет, и пусть будет что будет. Одной мне не справиться – ни с тоской, ни со страхом, ни даже просто с анализом всех этих свалившихся на мою бедную плешивую голову загадок.

Было уже поздно, и приемные часы в больнице закончились, но я все равно решила позвонить ему. Договорюсь хотя бы на завтра, прямо на утро.

Громкий топот бегущих по коридору ног заставил меня положить трубку обратно. Я прислушалась. Кто-то что-то кричал, надрывно и истерично. Спустив ноги с постели, я нашарила тапочки и выглянула в коридор. Два санитара бегом везли каталку к лифту. На каталке лежала одна из медсестер с нашего этажа с закрытыми глазами и синим лицом. Сердечный приступ, должно быть…

Стоять в дверях и глазеть было неловко, и я вернулась к себе. Но не прошло и двух минут, как Кристин ворвалась ко мне в палату.

– Ваши конфеты! – крикнула она, задыхаясь.

– Что мои конфеты?

– Отравлены! Вызовите полицию!

И она исчезла в коридоре.

Отравленные конфеты.

Предназначенные мне.

От Джонатана.

Вот это любовь, ничего не скажешь… А я, идиотка, всего полчаса назад сидела тут и размышляла, имею ли я моральное право принять его чувства и поддержку. Но он не стал ждать, пока я решу этот сложный вопрос, он не стал ждать, пока я разрешу ему участвовать в моей жизни. Он просто взял и без всякого спросу поучаствовал. В моей жизни и смерти…