Тайна моего отражения
Шрифт:
– Что ты несешь?! Опять ты сыплешь именами! Что за Вирджини? Я никому ничего не поручала! – У Зазориной окончательно сдавали нервы. – И никаких долларов от американок я не получала! – Она выкрикивала слова, глотая слезы. – Я не отдавала никому детей! У меня не было детей! Мне сказали, что у меня мертвый ребенок родился! Мне даже его показали!!!
С последней фразой, с последней истеричной нотой, с последним всхлипом ее наступила тишина.
Я была растерянна. Я была повержена. Я была обезоружена.
Неужели все мои построения оказались ложными? Неужели
Вся моя злость, вся моя ненависть вдруг пропали разом. Не хотелось верить собственным ушам, не хотелось смириться с тем, что все усилия, весь проделанный долгий путь привели ни к чему, в тупик.
– Как это – мертвый ребенок? – с трудом выговорила я, все еще цепляясь за улетучивавшуюся надежду. – А мы… А двойняшки не у вас разве родились?
Кажется, вид мой был жалок. Зазорина, посмотрев на мое расстроенное лицо, встала из-за стола и пересела напротив меня в кресло для посетителей. Достала сигареты, предложила мне жестом.
– У меня свои, – подавленно ответила я и тоже закурила.
Зазорина придвинула мне пепельницу. И проговорила:
– У меня.
– У вас?! Но как же… Но тогда почему вы говорите… Вы…
Она посмотрела мне прямо в глаза, словно призывая меня верить ее словам, и тихо ответила:
– Я не знала, что у меня родились двойняшки. Я двадцать один год об этом ничего не знала! До тех пор, пока несколько месяцев назад ко мне не пришла одна женщина…. Бывшая акушерка… И сказала, что у нее есть секрет, который она хочет мне продать.
«Боже мой, – прошептала я, – вот оно что…»
– Ты что-то сказала? – спросила Зазорина.
– Я сказала: и звали ее Елена Петровна Куркина!..
– Ты с ней знакома?!
– Нет…
Я решила не вдаваться сейчас в подробности – всему свой черед.
Зазорина посмотрела на меня внимательно, но тоже ничего спрашивать не стала. Загасив окурок, она встала, сделала несколько шатких шагов по своему кабинету и остановилась спиной ко мне, оперевшись руками о стол. Потянулась к графину, налила в стакан воды.
– Тебе дать? – спросила, не оборачиваясь.
– Нет.
Мне показалось, что она достала какую-то таблетку. Выпила воду залпом. И заговорила, все еще стоя спиной ко мне:
– Куркина записалась на прием, как и ты… И, едва переступив порог этого кабинета, сразу заявила, что у нее есть сведения, которые для меня очень ценны. Но только она их мне расскажет в обмен на хорошенькую сумму в три тысячи долларов и на мою помощь в смене квартиры…
Оторвавшись наконец от стола, Зазорина повернулась ко мне, словно желая увидеть, что на моем лице написано.
На вышеозначенном лице было написано предельное внимание. Еще не остывшее изумление. Проблески понимания.
Ее, кажется, удовлетворил мой вид. Ее собственное лицо стало постепенно смягчаться, остывая от жесткого, истерично-высокомерного выражения.
– Я сначала хотела ее выгнать… – продолжала Светлана Ивановна. – Я думала, она принесла сплетни о ком-то – либо из политических соратников, либо из противников. Но она обронила фразу,
Она меня заинтриговала. Мне захотелось узнать этот секрет. Но три тысячи долларов – сумма очень большая, у меня не было таких денег… Я деньги зарабатываю, а не ворую… О чем я и сказала ей.
«Как хотите, – ответила посетительница. – А было бы жаль оставить вас без правды. У вас ребеночек-то был живой…»
Конечно, я ахнула, конечно, что-то воскликнула: как живой, что значит живой?! Стала спрашивать подробности…
«Три тысячи, – настаивала Куркина. – Секретик того стоит, поверьте».
Что было делать? Я ей пообещала эту сумму. Она потребовала перевести ей на счет половину завтра же, а на другую половину мы сторговались через неделю. Конечно, я ей и помощь с квартирой пообещала… И я вправду занимаюсь ее квартирным вопросом, хотя нынче это стало так непросто: купить – пожалуйста, а сменить через государственные каналы – уже почти невозможно…
– И что же она вам рассказала? – нетерпеливо отвлекла я Зазорину от депутатских забот.
– Оказывается, меня «вели» с самого начала. Главврач роддома, к которой я пришла на консультацию как к одному из наиопытнейших гинекологов, меня напугала, что беременность у меня сложная, угроза выкидыша и того, что ребенок родится дефективный… Она предложила лечь на сохранение. Всю мою беременность я обращалась только к ней, и большую часть времени пролежала у нее в роддоме на сохранении. Она мне ни разу не сказала, что у меня двойня. И когда наступили роды, мне было сказано, что ребенок может задохнуться и надо делать кесарево сечение… Спустя несколько часов, когда я проснулась после наркоза, мне сообщили, что младенец родился мертвым. И даже показали его маленький трупик… Это был мальчик.
Зазорина плакала.
Я, кажется, тоже.
Я до сих пор не знаю, какие чувства я испытывала. Чувства были разные, и все какие-то заторможенные, как будто я их не столько чувствовала, сколько констатировала: там было сострадание к моей ровеснице Свете Зазориной, которой показали мертвого мальчика, родившегося на самом деле у Веры Андреевны, моей мамы; там было колоссальное, хотя еще до конца неосознанное облегчение оттого, что Зазорина не собиралась меня убивать; там рождалось что-то неопределенно-доброе к этой женщине, которая оказалась – была – моей настоящей матерью; и в то же время там уже угнездился новый страх, новый ужас – ничего еще не кончилось! Все надо начинать сначала!..
Светлана Ивановна утерла слезы.
Я тоже.
– Куркина не могла мне сказать, куда пристроили моих девочек. Она принимала у меня роды и знала, что мне подменили детей, но их судьбой, по ее словам, занимался кто-то другой… Однако она взялась узнать. Разумеется, я обещала ей еще заплатить. Мне показалось, что она знает человека или людей, которые все это дело провернули, но не хочет мне их называть, чтобы я не добралась до них сама – она хотела подзаработать еще и на этой информации… И хотя я понимала, что в этом принимала участие как минимум главврач, я решила, что Куркиной будет проще все разузнать и все уточнить…