Тайна, не скрытая никем (сборник)
Шрифт:
– О, это было не из принципа, – сказала Луиза. – То, что я держала библиотеку открытой. Я это сделала по личным причинам.
Тут она засмеялась и пообещала рассказать необычную историю.
– Должно быть, от виски у меня развязался язык.
– Я не сплетник, – заверил ее Джим.
Она посмотрела на него жестким смеющимся взглядом и сказала: если человек объявляет, что он не сплетник, то, скорее всего, именно сплетником и окажется. То же самое, если тебе обещают, что никогда, ни одной живой душе не откроют секрет.
– Вы можете рассказывать эту историю где хотите, кому хотите, главное – не здесь в городе, и не называйте настоящих имен. Я надеюсь, что вам можно доверять. Хотя сейчас кажется, что мне все равно. Наверно, когда хмель выветрится, я буду думать по-другому.
Она стала рассказывать о солдате, который вдруг начал писать ей с фронта. Он помнил ее по тем временам, когда ходил в библиотеку. Но Луиза его не помнила. Однако ответила по-дружески на его первое письмо, и между ними завязалась переписка. Он назвал свой адрес в городке, и она сходила посмотреть на дом, чтобы рассказать солдату, как там обстоят дела. Он перечислил книги, которые читал, и она в ответ тоже. Короче говоря, каждый открыл другому нечто личное, и отношения стали теплее. Сначала с его стороны – он признался первым. Она-то не торопилась подставляться по-глупому. Сперва она думала, что просто жалеет солдата. Даже позже ей не хотелось отвергать его чувства и ставить его в неловкое положение. Он попросил ее фотографию. Она сфотографировалась – ей не понравилось то, что вышло, но она послала снимок. Он спросил, нет ли у нее жениха, и она честно ответила, что нет. Он не прислал своей фотографии, да Луиза о ней и не просила, хотя, конечно, ей было любопытно, как он выглядит. На фронте ему было бы непросто сфотографироваться. Более того, Луиза не хотела показаться женщиной, которая перестает хорошо относиться к мужчине, если он невзрачен с виду.
Он писал ей, что не надеется вернуться домой. Что не так боится умереть, как уподобиться кое-кому из раненых, виденных им в госпитале. Он не стал вдаваться в детали, но Луиза предположила, что он имеет в виду случаи, о которых в тылу только начали узнавать, – живые обрубки, слепые, чудовищно обезображенные ожогами. Он не скулил о своей судьбе, Луиза и не думала его в этом обвинять. Просто он смирился со смертью, и она была для него предпочтительней некоторых других вариантов, и он думал об этом и написал Луизе, как пишут о таких вещах невесте.
Под конец войны он вдруг замолчал. Луиза ежедневно ждала письма, но письма не было. Ничего не было. Она боялась, что он оказался в числе тех солдат, кому не повезло больше всего, – тех, кого убили в последнюю неделю, последний день или даже последний час войны. Она ежедневно просматривала местную газету, где печатались имена новых раненых и убитых, – это продолжалось даже после Нового года, но имени Джека среди них не было. Теперь газета начала публиковать и сведения о солдатах, возвращающихся с фронта, – часто при имени была еще фотография и краткий отчет о радостной встрече. И тут она увидела его имя – очередное имя в списке. Его не убило, не ранило – он возвращался в Карстэрс, а может, уже и вернулся.
Именно тогда она решила держать библиотеку открытой, несмотря на эпидемию. Каждый день Луиза была уверена, что сегодня он придет, каждый день была готова к его приходу. Воскресенья были для нее пыткой. Входя в здание муниципалитета, она всегда представляла себе, что он уже там – стоит, прислонившись к стене, и ждет ее. Порой эта уверенность была так сильна, что Луиза видела тень и принимала ее за человека. Теперь она знала, откуда берутся рассказы о привидениях. Каждый раз, когда открывалась дверь, Луиза ждала, что сейчас, подняв голову, увидит его. Иногда она обещала себе не поднимать взгляд, пока не досчитает до десяти. В библиотеку приходило мало народу – из-за испанки. Луиза взялась за реорганизацию библиотечных материалов, чтобы не сойти с ума. Она неизменно запирала библиотеку минут на пять-десять позже положенного времени. И, выходя на улицу, думала, что, может быть, он стоит через дорогу, на ступеньках почты, и смотрит, стесняясь подойти. Конечно, Луиза беспокоилась также, что он заболел, и всегда переводила разговор на новейшие случаи испанки. Но никто не произнес его имени.
Именно в это время она полностью бросила читать. Обложки книг казались ей гробами, обшарпанными или пышными, а внутри с тем же успехом мог быть прах.
Ведь это простительно, правда? Она думала, что после таких писем он не может не появиться, не может просто взять и внезапно замолчать. Ведь правда, это естественно с ее стороны? Ей можно простить уверенность, что он обязательно переступит ее порог, – после таких-то клятв? За окном проходили похоронные процессии, но Луиза не думала о них – ведь это не его хоронили. Даже свалившись с испанкой, лежа в больнице, она думала лишь о том, что надо встать, надо идти назад, в библиотеку, чтобы его там не встретила запертая дверь. Она кое-как оправилась и, едва держась на ногах, вышла на работу. Однажды в жаркий послеобеденный час она раскладывала на стойках свежие номера газет, и его имя прыгнуло на нее со страницы, как бредовое видение.
Она прочла короткое сообщение о его браке с некой мисс Грейс Хоум. Эту девушку Луиза не знала. Грейс Хоум не ходила в библиотеку.
Невеста была в платье из палевого шелкового крепа с коричнево-кремовым кантом и бежевой соломенной шляпе с коричневыми бархатными лентами.
Фотографии в газете не было. Коричнево-кремовый кант. Таков был конец Луизиного романа, и другим он быть не мог.
Но всего несколько недель назад у нее на конторке в библиотеке – в субботу вечером, когда все ушли и она заперла двери и выключала повсюду свет, – обнаружился клочок бумаги. С нацарапанными на нем словами. «Я был обручен до того, как ушел на фронт». Никаких имен – ни его, ни ее. Но рядом лежала ее фотография, придавленная пресс-папье.
Он заходил в библиотеку в этот самый вечер. Посетителей было много, и Луиза часто покидала конторку, чтобы найти ту или иную книгу, поправить газеты, вернуть книги на полки. Он был в одной комнате с ней, смотрел на нее. Он рискнул. Но так и не дал о себе знать.
Я был обручен до того, как ушел на фронт.
– Как вы думаете, это он так надо мной подшутил? Неужели мужчина может быть так дьявольски коварен?
– По моему опыту, так чаще склонны развлекаться женщины. Нет-нет. Даже не думайте такого. Гораздо вероятней, что он был искренен. И немножко увлекся. Все именно так, как выглядит со стороны. Он был обручен до того, как ушел на фронт. Он никогда не думал, что вернется живым, но вернулся. А когда вернулся, его ждала невеста – и что ему оставалось делать?
– Действительно, что? – сказала Луиза.
– Он откусил больше, чем мог прожевать.
– О, это так, это так! А с моей стороны это было чистое тщеславие, и судьба совершенно правильно щелкнула меня по носу! – Ее взгляд стал безжизненным, а лицо – злым. – А вы не думаете, что он взглянул на меня и решил, что оригинал еще хуже того несчастного снимка, и дал задний ход?
– Нет, я так не думаю! – ответил Джим Фрери. – И не смейте так себя принижать.
– Я не хочу, чтобы вы считали меня глупой. Я вовсе не такая глупая и неопытная, как кажется по этой истории.
– Но я вовсе не считаю вас глупой.
– Но наверняка считаете неопытной.
Вот, подумал он. Все как всегда. Стоит женщине рассказать про себя что-нибудь одно, она уже не может удержаться, чтобы не выложить и другое. От выпивки у них мозги съезжают набекрень и благоразумие летит ко всем чертям.
Луиза уже раньше говорила Джиму, что лечилась в туберкулезном санатории. Теперь она рассказала еще и то, что была влюблена в тамошнего врача. Санаторий занимал красивейший участок на Гамильтонской горе, и Луиза с врачом встречались на прогулочных дорожках, обрамленных живыми изгородями. Выступы известняка располагались ступенями, и в прикрытых от холодного ветра местах росли растения, какие в Онтарио не часто увидишь, – азалии, рододендроны, магнолии. Доктор, разбирающийся в ботанике, объяснял Луизе, что это все – растительность, характерная для штатов Северная и Южная Каролина. Там совсем не так, как здесь, – зелень гораздо пышнее, и леса тоже встречаются, но небольшие. Восхитительные деревья, под ними проложены тропинки. Тюльпановые деревья.