Тайна предсказания
Шрифт:
Похожий на вычурно одетую куклу слуга, который мог бы послужить моделью для великого Рафаэля, подал вино в искрящемся хрустале и тут же исчез за невидимой дверью, так тактично, словно его поглотила стена. Карафа меж тем занял место на подушке у ног Марты (забавное зрелище, учитывая кардинальское облачение из блестящего шелка) и стал разглядывать ее с радостным восхищением и безрассудным восторгом.
Такого неуклюжего, в известном смысле даже вызывающего неловкость ухаживания Марта никак не ожидала от кардинала, слывшего сердцеедом; во всяком случае, поведение Карафы укрепило ее уверенность, она даже почувствовала себя сильнее своего кавалера. Рассматривая его пурпурные туфли
И все же под действием вина достаточно было короткого порыва безумия, чтобы Марта отдалась Лоренцо Карафе, необузданно и с криками страсти, пока сознание не покинуло ее. Когда же Марта вновь пришла в себя и увидела, что лежит, полураздетая, на полу, ей показалось, что она пробудилась от глупого сна, полного безумных событий. Женщина не понимала, почему находится в этой роскошной спальне, и не могла припомнить, что же с ней произошло.
И лишь когда она обнаружила лежащего на диване кардинала, который, сбросив с себя пурпурное одеяние, тяжело дышал, словно взмыленный конь, и при этом не скрывал своего ликования (с Божьей помощью он сделал это восемь раз!), память вернулась к ней. Марту охватило такое сильное отчаяние, что она обеими руками ударила себя по лбу. Она встала, привела в порядок свое платье и, пошатываясь, вышла из спальни.
Ни Леберехт, ни другие гости не заметили отсутствия Марты и кардинала. Сообщение молодого каменотеса шокировало присутствующих, вызвав у них самую разную реакцию. Красивые мальчики, окружавшие Даниеле Роспильози, причитали, словно плакальщицы, и не сдерживали своих слез. Сам же Роспильози, стоя на коленях посреди их гибких тел, сплетенных друг с другом, был похож на Лаокоона, теснимого змеями. Запасы похабных песенок и стишков монсеньора Пачиоли казались бесконечными; неизвестно для чего он скинул мантию с пурпурной каймой и остался в своем клерикальном исподнем: штанах до колен и рубахе с рукавами по локоть. На рукавах, искусно расшитых монахинями, виднелись знаки креста и символы четырех евангелистов: лев, человек, бык и орел. Забравшись на возвышение, служившее сценой хору певцов, он с жаром выдавал бесчисленные строфы. И хотя едва ли кто-нибудь внимал ему с тем же интересом, как вначале, Пачиоли продолжал читать, пока его невнятную от вина речь еще можно было понять.
Под прикрытием белой камчатной скатерти, которой был накрыт стол, две женщины — продажная и честная — отдавались экзорцисту, который разделял с одной из них трепет Венеры, в то время как другая держала главу его зажатой меж своих крепких бедер, так что духовное лицо не могло ни видеть, ни слышать. Экзорцист ликовал, словно ему явилась Святая Дева, и в своем экстазе выкрикивал под столом неопровержимые слова Блаженного Августина: "Aetas deseruit, vita deseruit, поп cupiditas!" [99]
99
Время проходит, и жизнь, но не похоть. (Примеч. автора.)
— Похоже, он собирается за одну ночь наверстать то, что упустил за всю свою жизнь, — пренебрежительно заметила Панта, обращаясь к Леберехту. Куртизанка кардинала дель Монте и Гаспаро Бьянко казалась единственной среди гостей, кого сообщение о конце света мало впечатлило.
— Мне, во всяком случае, — заявила она, презрительно глядя на пьяных, причитающих и предающихся разврату гостей, — нечего наверстывать. Я никогда не жила по ханжеским правилам Церкви, никогда не была набожной. Я отдаю кесарю кесарево, а Папе — то, чего он требует. Я предавалась всякой страсти, поклоняясь удовольствию и греху. Мой Бог — деньги, мое Царствие Небесное — роскошь. И того и другого у меня более чем достаточно. И когда эта проклятая Богом звезда упадет на нас, то будь что будет.
Леберехт покачал головой.
— Такой реакции я ожидал от любого из гостей, только не от вас. Взгляните на них, на этих жалких созданий в их пропахших ладаном одеяниях. Если бы хоть один из них верил в учение Церкви, то он должен был бы встать и заявить: "Того, что вычислил Коперник, не может быть, ибо это противоречит Писанию и слову Божьему". Но они не верят в свои проповеди, не доверяют собственному учению! Есть ли лучшее доказательство тому, что Бог покинул мир? Они клеймят древних римлян как язычников, но действуют подобно им: убивают тех, кто приносит плохие вести, вместо того чтобы разобраться, правы ли их жертвы.
— Вы намекаете на смерть астрономов?
— Откуда вы знаете?
— Я ведь куртизанка Панта, мой юный друг, и делю ложе с влиятельным кардиналом дель Монте!
— Простите, я забыл…
— Уже простила. Но, позволю себе заметить, меня удивляет ваша откровенность. Я имею в виду, что после событий последнего времени вам надо бы в первую очередь опасаться за свою жизнь. Откуда у вас это мужество?
— В этом-то, досточтимая Панта, и заключена тайна.
— Тайна? Какая? Расскажите!
— Но ведь вы — куртизанка влиятельного кардинала! — Леберехт усмехнулся.
— Я и в самом деле сгораю от любопытства!
— Признаться, я не собираюсь тушить этот пожар! Так будет лучше и для вас, и для меня.
Куртизанка была очень хитра, но и достаточно горда, чтобы наседать на Леберехта; кроме того, она располагала связями в высочайших кругах, и довольно было лишь знака, чтобы она могла ознакомиться с тайными делами. Но этот самоуверенный каменотес начал нравиться ей, и она, бросая на него пылающие взгляды, дала понять, что он ей небезразличен.
— Надеюсь увидеть вас с вашей возлюбленной на одном из моих празднеств в саду, — сказала она и неожиданно добавила: — Если позволите заметить, вам надо получше присматривать за своей женой. Она — необыкновенная красавица, а красивые женщины никогда не принадлежат одному, тем более в Риме. — При этом она многозначительно улыбнулась.
Леберехт воспринял это замечание не слишком серьезно, однако воспользовался им как поводом найти Марту. Молодой человек испытывал отвращение к тому разброду, которым закончилось "пурпурное" празднество, хотя сам он тоже приложил к этому руку. Так что он встал из-за стола, чтобы исследовать залы палаццо.
В вестибюле он наткнулся на Лоренцо Карафу. Кардинал, явно пьяный, снял свой пурпур и, едва Леберехт вошел, начал досаждать ему комплиментами, адресованными его жене Марте. Она прекрасна, как греческая богиня, говорил Лоренцо, и счастливейшим на земле должен быть тот мужчина, которому она принадлежит. Не согласится ли он, Леберехт, уступить ему эту женщину за земли на Пинции и дворец в городе, за золото или за все, что он потребует в обмен на эту великолепную красавицу.
Воспринимать кардинала всерьез и в трезвом-то состоянии было трудно, а уж это аморальное предложение, очевидно, надо было приписать чрезмерным возлияниям. Во всяком, случае Леберехт не стал торговаться с ним, а спросил, не встречал ли Лоренцо Марту.