Тайна придворного шута
Шрифт:
— Вот это меня действительно радует. Только официально вы как бы поддерживаете не меня, а «Дрезден-Вербунг».
Клаудиа успела предупредить Макса.
— Конечно, — подтвердил тот. Симон поднялся:
— За это стоит выпить. Клаудиа, достань, пожалуйста, бокалы. Я открою бутылочку вина.
Симон прошел в кухню, открыл шкаф, выбрал вино и вернулся к гостям.
— Вы останетесь до завтра?
— Да, я…
— Макс переночует у меня, — вмешалась Клаудиа.
— Ты имеешь в виду свою квартиру?
— Естественно.
Клаудиа знала, что отец не очень любит, когда в его
— Ну, тогда, — Симон поднял бокал, — выпьем за фестиваль в Дрездене. Я думаю, однако, — добавил он быстро, — что у меня уже более чем достаточно оснований обращаться к вам, господин Шнайдер, на ты. Прежде всего как у отца Клаудии. Если, конечно, ты не против.
— Конечно, нет.
Макс слегка покраснел и тоже поднял свой бокал.
— Клаудиа, Макс, за успех!
Потом Симон рассказал Максу о положении дел с той частью работы, которой занимался он сам.
— Я говорил с Георгом, сотрудником моего книжного салона. Георг начал писать программу для интернет-сайта. Регина Кляйн, управляющая делами магазина, отвечает за официальные контакты с издательствами и литераторами. Согласованный со мной поименный список будет готов на следующей неделе. Тогда я переговорю со своим архитектором по поводу павильона. Мы уже созванивались.
В конце разговора Макс поинтересовался, как идет расследование.
— Комиссар Шредер был у меня еще раз в прошедшую среду, — сказал Симон. — Мотив убийства остается загадкой. По данным полиции, да и у меня не было на этот счет никаких сомнений, финансовые дела Хильбрехта шли вполне успешно. Таким образом, деньги вряд ли были причиной. Я немало поломал голову, думая над мотивами этого преступления. Но у меня, как и у Шредера, нет никаких идей, что и почему здесь произошло.
Пробило пять часов. Клаудиа перевела разговор в другое русло:
— Тебе не надо напоминать, кто такой Хельмут Драйер?
— Конечно. — Симон удивленно посмотрел на дочь. — Но как ты можешь в такой замечательный момент заводить разговор об этом люмпене? — Он повернулся к Максу. — Это один из типов, которым следует запретить заниматься нашей профессией.
— Я в курсе, — ответил Макс. Симон удивился.
— В последние дни я немного познакомилась с положениями конкурсного права. Макс и госпожа Шольц, сотрудница берлинского отделения банка, помогли мне в этом. И у нас возникла такая идея…
Клаудиа обстоятельно изложила свой план относительно «Берлинер хефте», который после беседы с госпожой Шольц в принципе не изменился. Были лишь конкретизированы некоторые детали. Симон слушал. Его разбирал смех, но лицо оставалось при этом абсолютно серьезным.
— Хозяин нашей типографии мог бы подать ходатайство о проведении конкурса и оплатить судебные издержки. Что ты на это скажешь?
Клаудиа с облегчением вздохнула, наконец выплеснув наружу так долго мучившую ее проблему. Симон церемонно раскуривал сигару. Клаудиа вопросительно посмотрела на Макса. Тот лишь беспокойно улыбался. Он знал, чего стоят такие паузы в деловых переговорах.
— Хорошо, — заключил Симон. — Не блестяще, но хорошо. Но ты уверен, что этот план сработает?
Вопрос
— Конечно, может и не сработать, если господин Драйер внезапно расплатится по долгам. Но, по мнению Клаудии, это нереально.
— Согласен. Когда собираетесь начать?
— В понедельник, — в один голос откликнулись Клаудиа и Макс.
Симон расположился в гостиной с книгой в руках, Джулия хлопотала на кухне. Часы показывали восемь вечера. В дверь кто-то позвонил.
— Уже иду! — крикнул Симон.
Он весьма удивился, кого принесло в такое время. Перед дверью стояла Франциска Райнике.
— Извините. Я, вероятно, помешала. Я…
— Нет. Входите. — Симон посторонился, пропуская ее. — Мы можем пройти на террасу.
На Франциске было облегающее темное платье, великолепно подчеркивавшее ее фигуру. Симон уловил нежный аромат духов.
— Незадолго до вашего прихода здесь была дочь. Мы пили вино. Я охотно продолжил бы это с вами…
— Но только один бокал.
Симон принес бутылку и наполнил бокалы.
— Вы уже… подождите… ровно четыре недели в Берлине. Как вам город?
Франциска отпила глоток и задумалась на секунду.
— Ответить сразу непросто. Вы же знаете, я приехала из Мейсена. По сравнению с моим городом Берлин огромен. Здесь шумно, суетливо как-то. Очень сложно ориентироваться. Масса впечатлений, которые устаешь перерабатывать. Но вот в прошлое воскресенье я выкроила время, чтобы прогуляться по центру после обеда. Прошлась по улочкам, пролегающим вблизи от Ку'дамм [27] , и поняла, что Берлин может быть совсем другим, тихим и спокойным. Было довольно тепло. Я не переставала удивляться окружившей меня тишине. Не знаю, понимаете ли вы меня?
27
Курфюрстендамм — центральная улица Берлина, любовно называемая его жителями Ку'дамм
— О да! Подождите-ка минутку. — Симон прошел в библиотеку и вернулся с какой-то книгой в руках. Он сел, пролистал несколько страниц и начал читать: — «Летом в конце каждой недели наш город практически вымирает. И мы, берлинцы, выходим на улицы. Всю неделю эти улицы живут собственной, не касающейся нас жизнью. Мы делим их с миллионами других людей, для которых наш Берлин вообще не город, а лишь место, где они занимаются бизнесом. Но в пятницу вечером они покидают город, говоря при этом: „На природе лучше“. Им не суждено стать настоящими берлинцами. У них нет силы для этого. Их души очерствели бы, не имей они возможности выехать в зелень лесов, их глаза заболели бы, если бы им пришлось постоянно смотреть на серые стены домов, их ноги отнялись бы, не будь у них возможности побегать по зеленым лугам. Но мы, дети камней, истинные дети своего города, мы с улыбкой снисхождения позволяем этим чужакам покинуть стены нашего города. Наша улыбка по отношению к ним — это улыбка сострадания. Но для нас это радостная улыбка. Кто превозмог себя и остался в городе, тот его любимый ребенок, тому дарит город все свое волшебство».