Тайна реки Семужьей (др.изд.)
Шрифт:
– Да-а! Всякое бывает!
– уклончиво протянул Прохор Петрович, думая о чем-то своем.
– А насчет Васьки вашего еще вчера утром передавали по радио.
– По радио?
– насторожился Федя.
– Нашли его?
– Нет. Мать получила от него письмо. Пишет ей Васька, что уехал далеко. На неделю. Просил мать не тревожиться.
– Не тревожиться!
– возмутился Федя - А его ищут!
– Все уже вернулись в поселок, - успокоил его Прохор Петрович.
– Одни вы ищете.
– Он подумал и добавил: - Если след ваш верный… надо искать. Нечего мальчишке болтаться по тундре. Может в болото залезть,
– Ваську надо найти!
– обрадовался поддержке Федя.
– Но прежде всего надо догнать Сазонова.
– Горяч ты больно!
– остановил его Прохор Петрович.
– Погляди-ка, парень, на себя. Кто с таким в тундру пойдет? В горы? Прежде отдохни…
Федя нетерпеливо махнул рукой.
– Покушай, - настойчиво продолжал Прохор Петрович.
– Чаю надо напиться. На дорогу.
– И, не давая возразить себе, успокоил гостя: - Найдем Сазонова. Найдем! Лихих людей в тундре нету. Ходим мы тут, ездим на олешках, зимой и летом. В одиночку ездим. Ничего. Никто не обижает.
Прохор Петрович присмотрелся к нахмуренному лицу Феди и круто перевел разговор:
– А насчет семги… ошибся Васька. Поймать семужку тут, конечно, можно. Десять штук можно поймать. А что ты станешь с ними делать? Как потащишь их отсюда? На себе одну - две хороших рыбины унесешь в поселок - и все. Какой же вор пойдет сюда за такой добычей?
– А если по реке спуститься?
– спросил Федя, желая окончательно увериться в своих предположениях, что не ради семги пришел Сазонов со своими «гавриками» на Семужью.
– По реке!
– усмехнулся Прохор Петрович.
– Не знаешь ты, парень, нашу реку. На чем ты спустишься? Лодок здесь нет и отроду в заводе не бывало. Плота не срубишь. Не из чего. А если даже спустишься по реке и не разобьешься о камни и пороги - куда ты попадешь? В райцентр. Из райцентра один путь - на пароходе. Вот уж где поймают тебя с семгой наверняка. Нет, брат! Семга в тундре на хорошем запоре. Сторожа тут не надобны. Здесь каждого человека далеко видно. Очень далеко!
Пока Федя беседовал с Прохором Петровичем, старый Каллуст снял с костра кастрюльку. Побитая эмалированная крышка свалилась с нее, и в куваксе запахло крепким бульоном. Старик, наморщив лоб, попробовал варево. Морщины его тут же разошлись в довольной улыбке.
– Шит лим! [1]– он поднял ложку и одобрительно покачал головой.
– Лим, лим!..
Старый Каллуст достал из-под ската куваксы миски и принялся разливать суп, в котором было больше вареной оленины, чем бульона, и совсем немного картошки.
Яша подхватил ложкой тонкий ломтик картошки и гордо произнес:
– Картошка своя. Тундровая!
– Третий год сажаем, - добавил молчавший все время Дорофей.
– До весны хватило. Своей-то!
Прохор Петрович ничего не сказал. Но по довольному лицу бригадира Федя понял, что в этой картошке есть доля и его труда. Желая сделать хозяевам приятное, Федя выбрал из миски несколько ломтиков картошки, съел их и похвалил:
1
Хороший суп!
– Картошка ваша… как у нас, под Москвой.
Хозяева довольно переглянулись. Сам того не подозревая,
Саамы оказались вовсе не такими молчаливыми, как в первые минуты знакомства. Оживленно расспрашивали они нового человека: что хорошего в поселковом магазине? Какое кино показывали в клубе? Скоро ли приедет в тундру поселковая самодеятельность или, как громко называли ее пастухи, «ваши артисты»?
– В поселке жить хорошо!
– вздохнул Яша.
– Весело! А мы, пастухи, живем по старинке. В куваксе!
– Кто тебя, держит в куваксе?
– недовольно заметил Прохор Петрович.
– После армии работал ты в шахте. Не приглянулось. Обратно пришел в куваксу.
– Кабы к нашим олешкам да шахтерский клуб! Вот тогда бы жизнь была!
– добродушно отшутился Яша.
– А летом даже хорошо жить в куваксе - воздуха много, потолок высокий.
– И он показал рукой на отверстие в куполе, где виднелось ясное синее небо.
Слушая чистую русскую речь пастухов, Федя испытывал странное ощущение, будто окружают его не саамы, а такие же, как и он сам, русские люди. Правда, правильное русское произношение Яши объяснялось просто: парень кончил семилетку, служил в армии, трудился в шахте. Прохор Петрович, видимо, тоже успел повидать свет.
Но старый Каллуст! В каждом движении его чувствовался житель тундры, для которого все в куваксе привычно и удобно. И тем не менее он говорил по-русски свободно, лишь изредка, сам того не замечая, вставлял саамское слово или фразу. Только лица собеседников выдавали их - широкие, смуглые - да прямые черные волосы.
Теперь, когда дым уходил вверх, Федя смог осмотреть скромное пастушье жилье. Немногим отличалось оно от кочевых жилищ, какие ставили саамы в тундре в давние годы. Посередине куваксы пылал костер; подвешенный на обугленной рогульке, грелся огромный закопченный чайник. Несколько поодаль от него поджаривались вкусно пахнувшие куски оленины - они были наколоты на острые концы хворостин, воткнутых в землю. На вколоченных в жерди гвоздях висели сплетенные из сыромятных ремешков арканы, часы-ходики и запасная упряжь. Рядом сушилась одежда…
И тут же - приметы нового времени, нового, советского быта: в глубине куваксы, на невысокой полочке, лежали стопкой книги и газеты, поблескивал лаком радиоприемник; на особой подставке, пристроенной подальше от огня, стоял бережно прикрытый полотенцем патефон.
Яша перехватил взгляд Феди и понял его по-своему. Деловито отложил он в сторону жареное оленье ребро. Желая угодить гостю, а быть может, и удивить его, Яша достал патефон, пристроил его на ровном месте.
И вдруг в куваксе загрохотал могучий бас Шаляпина:
Жил, был король Когда-то, При нем блоха Жила…На смену шаляпинскому басу пришел далекий жаркий голос Рашида Бейбутова, картавый говорок Ива Монтана, вкрадчивый голос Клавдии Шульженко.
Радушные хозяева увлеклись и не сразу заметили, что гость… заснул сидя. Яша продолжал менять пластинки, пода его не остановил Прохор Петрович, показав на спящего Федю. Вдвоем они устроили гостя поудобнее: подложили под голову подушку, стащили сапоги.