Тайна римского саркофага
Шрифт:
Език и Алексей были смущены. Их жалкая одежда и стоптанные сапоги выглядели еще более убогими в этой нарядной комнате, освещенной мягким электрическим светом.
Кто эти люди? Художник… Видимо, эмигрант?
А Бессонный? Ясно только, что они связаны с итальянским подпольем…
Но Бессонный и Исупов не дали гостям времени для размышлений. Алексею и Езику пришлось ответить на десятки вопросов. «Русских итальянцев» интересовало буквально все, что касалось России. Чувствовалось по всему, что годы, проведенные на чужбине, не могли заглушить их большую любовь к Родине.
Вскоре жена художника, Тамара Николаевна, принесла два костюма, обувь и белье.
– Ванна для вас готова. Мойтесь и переодевайтесь, – сказала она так просто, словно только тем и занималась, что укрывала беглецов. – А старую одежду сожжем.
Алексей и Език переглянулись. Принять ванну!.. Их тела истосковались по чистоте, по белым, пахнущим свежестью простыням, по душистому мылу и чистым сорочкам.
Тамара Николаевна внимательно взглянула на Алексея, по-своему поняв его минутную растерянность, и сказала:
– Многие считают нас с мужем эмигрантами. Но это совсем не так. Мы уехали из России в 1926 году и не потому, что нам не нравилась Советская власть. Совсем не потому. У моего мужа тогда начинался туберкулезный процесс и очень болела рука. Мы уехали по настоянию врачей в надежде, что климат Италии поможет Алексею избавиться от болезней. Но мы всегда думаем о нашей стране. Особенно сейчас, когда русскому народу грозит смертельная опасность. И мы горды тем, что наши соотечественники свято защищают свою Родину.
Эти слова могли бы звучать высокопарно, если бы их не согревали искренность и какая-то особая теплота в голосе Тамары Николаевны.
…Какое это блаженство – после долгих месяцев запущенности искупаться в горячей ванне! Вымывшись, Алексей побрился и внимательно рассмотрел себя в большом зеркале. Конечно, он сильно сдал. Скулы сжаты, сеточка морщин возле глаз, а на висках уже видны серебряные нити…
Хозяева пригласили за стол. Тамара Николаевна налила всем по бокалу виноградного вина, а себе – чашечку черного кофе.
Алексей Владимирович задумался, опустив голову. Неожиданно он сказал:
– Какое это холодное и неуютное слово – эмигрант!.. Больше всех, пожалуй, его не любил Илья Ефимович Репин. До последних своих дней он мечтал вернуться на родину. Он писал мне однажды: «…Только состояние здоровья мешает осуществить мое заветное желание – жить в новой России…» Я счастлив тем, что мне пришлось быть учеником этого великого живописца. Какой это был человек!..
– Ничего, Алексей Владимирович, – сказал Бессонный. – Вот кончится война, и мы с вами вернемся в Россию. А пока будем делать все, что в наших силах, для ее счастья и свободы…
– Хорошо сказано! – произнес старый художник. – Прошу за это выпить по бокалу… Хотя нет! За Родину следует выпить что-нибудь покрепче… Где-то есть. Сейчас принесу.
Через минуту Алексей Владимирович принес бутылку коньяка и налил всем, даже Тамаре Николаевне:
– Хоть один глоток выпей вместе с нами. За возвращение на Родину!
Он поднял руку и стал декламировать Есенина:
Мне теперь по душе иное…
И в чахоточном свете луны
Через каменное и стальное
Вижу мощь я родной стороны…
Трогательно и странно звучали здесь, в далекой южной дали, эти строки русского поэта.
Алексей Владимирович дочитал стихотворение, решительно тряхнул седой головой:
– За нашу победу! – и выпил рюмку залпом.
– Да, – задумчиво сказал Бесонный, – победа была бы куда ближе, если бы американцы и англичане открыли второй фронт на Западе. Но они подозрительно медлят.
– Мне не нравится их мышиная возня, – поддержал его художник. – Вот только что в Швейцарии закончились, переговоры Даллеса с немецким князем Гогенлоэ. За спиной русского солдата плетутся какие-то интриги…
– Вот и нам вчера, – подхватил Алексей, – принесли в барак газету «Заря», берлинское издание для русских военнопленных. Сколько там напечатано разной ерунды… уши вянут! Пишут, что никакого второго фронта не будет, что рано или поздно Америка и Англия выйдут из войны, что большевики начали расстреливать родственников всех русских военнопленных… Ну, через пять минут после раздачи газет все они оказались в урнах. Кто будет верить этой клевете!
Опять заговорил Исупов. Он сердито выговаривал Бессонному за то, что тот не дает ему настоящей подпольной работы.
– Вы, пожалуйста, не считайте меня стариком! – воскликнул он, заложив большие пальцы рук за подтяжки. – Ради победы над фашизмом я готов бросить и кисти, и краски, и полотно.
Алексей внимательно прислушивался к разговору.
– Вы и так очень многое делаете, – возразил Бессонный. Сколько людей вы спасли от верной гибели! А ведь теперь они воюют с фашистами… Кубышкин и Вагнер переглянулись.
– Но сам-то я не воюю, – тихо сказал Исупов.
– И все-таки сейчас вы делаете больше, чем могли бы сделать с автоматом в руках. И, кроме того, я не могу рисковать вашей жизнью. Мне бы никогда этого не простили ни русские, ни итальянцы.
Беседа затянулась далеко за полночь. Первым из-за стола поднялся Бессонный.
– Светает, – сказал он, осторожно отодвинув занавеску. – Мне пора возвращаться на свою виллу…
После ухода Бессонного художник показал гостям свои картины.
Алексей долго стоял перед полотном, на котором было изображено озеро. У берега вздымалась гора, увенчанная нагромождением скал. Над ней висели набухшие влагой, темные облака. Было в этом пейзаже что-то родное, русское, и, Алексей почувствовавший это, не ошибся.