Тайна старого чердака
Шрифт:
– Итак, Ба, вот мои перемещения на сегодня. Я иду на речку, потом беру этюдник и иду на поляну за вторым переулком; прихожу обедать, после поиграю в бадминтон с девочкой, – недавно приехала на каникулы. А потом мы с ней пойдем купаться, – четко, как рядовой сержанту, выговорила Люська, снимая с веревки полотенце, купальник и натягивая на голову бейсболку. У бабушки от удивления упали очки с носа, она победоносно улыбнулась. «Наконец-то, сподобилась. Так-то, другое дело».
Вечером Люська и бабушка вместе не спеша ужинали, мирно пили чай с «Коровкой» и сушками. Люська, набравшись терпения, выслушивала проблемы с огородными вредителями, особенно с муравьями в пионах и георгинах. Включили телик, и вот только когда бабушка задремала у экрана, Люська, не медля больше, шастнула на ночевку в старый дом.
Она лежала на диванчике, ожидая боя часов и появления нарядной публики. Но часы молчали, а с лестницы никто не спускался. Люська приподнялась, села на край дивана,
– Завтра возьму свечку и еще притащу наверх настольную лампу из своей комнаты. Должна же быть там хоть одна розетка», – решила Люська, легла и быстро заснула.
А утром неожиданно нагрянули родители. У них был перерыв в съемках, всего один день, и они были страшно рады провести его на даче с Люськой. За обедом бабушка стала жаловаться, что ей не хватает посевной площади. Снова вопрос встал о сносе старого дома. Родители не возражали, наоборот, с энтузиазмом принялись мечтать, как они там сделают баньку, на веранде поставят большой овальный стол, на нем всегда будет самовар, настоящий, не электрический, на тумбочке – патефон со старыми пластинками, перенесут сюда мангал и коптильню для рыбы. Дочери обещали найти место для настольного тенниса и бадминтона. Бабушка возмутилась: она ничего не выиграет от сноса старого дома. Все эти сооружения займут еще больше места, надвинуться на ее цветники. В разговор встряла Люська. Она упрашивала, убеждала не сносить старый дом, а лучше привести его в порядок и отдать ей. Она же растет, и у нее должна быть своя берлога, своя мастерская, потому что она окончательно решила стать художником. Все стали с еще большим энтузиазмом спорить, перебивая друг друга, в точности, как на телевизионных ток-шоу. Никто толком никого не слушал, все говорили о своем. В конце концов, папа сказал, что это дело не простое и не скорое. В это лето, точно, даже и думать нечего. Им еще снимать шестнадцать серий. После этот се как-то сразу замолчали, занялись чаем и вкусным тортом, который купила по дороге мама. Потом все вместе отправилась на прогулку через лесную тропинку к крутому высокому берегу речки, откуда были видны поля и перелески, а на горизонте – деревенька с церквушкой. Это место очень нравилось маме, и она, даже если приезжала, как сейчас, на один день, не упускала возможности полюбоваться прекрасным видом.
Люська столько раз была здесь, стояла, смотрела, но только сейчас, глядя вдаль, внезапно поняла, что пейзаж перед глазами – тот же самый, что она видела на многих картинах неизвестного художника. Наверняка, выросли другие деревья, где-то просматривались многоэтажные дома, но линия холмов, извилистые тропинки по их склонам, сиренево-розовые луга и желто-зеленые поля внизу, ближе к реке, а главное – абрис церкви, очертания трех куполов и линия высокой колокольни, прислонившейся сбоку, прежними. Вечерело, солнце садилось, и освещение заметно менялось. Внезапно последние закатные лучи попали в позолоченный крест на куполе церкви. Он засиял ярко, как мощный прожектор, рассыпая золотые искры, но быстро погас, успев на мгновенье преобразить цветовую гамму вокруг. Тут же стал надвигаться туманный пар, расстилалась серая дымка, закрывая, как театральный занавес, грандиозный спектакль уходящего дня.
Люська нарушила молчание родителей, которые стояли завороженные, не собирались уходить, как будто ждали продолжения.
– Мам-пап, а у вас в роду не было художников?
– Насколько я знаю, нет, – ответил папа, а мама, все еще всматриваясь вдаль, просто недоуменно пожала плечами.
– И ваши предки, мои, то есть, ну, прадед или прабабушка никогда не жили здесь, где-нибудь поблизости?
При этом вопросе мама, наконец, оторвалась от созерцания прекрасного, а папа как-то быстро метнул на нее странный взгляд.
– А почему вдруг тебя заинтересовали предки? – с натянутой улыбкой спросила мама.
– Ма, сейчас все ищут свои корни. Может, я хочу составить свое древо, как оно там называется?
– Генеалогическое, – встрял папа. – Похвально, похвально. Вот, будет у меня свободное время, я тебе начну его рисовать. Я знаю его до четвертого колена, – с энтузиазмом начал он, но осекся, сообразив, наверное, что свободного времени у него не будет. А может, потому, что мама дала ясно понять – эта тема ее не интересует, и вообще она хочет ввернуться домой. Люська почуяла, что мама что-то скрывает и вспомнила, как учительница по истории, рассказывая о династии Медичи, произнесла фразу, показавшуюся ученикам ужасно смешной. «Естественно, в этом семействе у каждого был свой скелет в шкафу». Весь класс тогда буйно оживился, представляя буквально, как в гардеробе среди роскошных бархатных, расшитых золотыми нитями платьев, стоит, бряцая костями, скелет. Бедной историчке пришлось сквозь неумолкающий гомон, специально пояснять, что говорится это фигурально, означает, что у каждого есть своя тайна, которую
Люська, заметив некоторое замешательство мамы, подумала что, наверное, какой-нибудь «скелетон» есть и у нее в шкафу. Но она тактично больше ни о чем таком не спрашивала, и они с папой вприпрыжку, наперегонки отправились в обратный путь.
Семья долго сидела за ужином. Люська с удовольствием слушала веселые истории, случившиеся на съемочной площадке, курьезы с актерами, реквизитом, костюмами. Папа всегда рассказывал только забавные эпизоды, чтобы не расстраивать ни Люську, ни бабушку, свою мать. Но Люська знала, что снимать кино очень трудно, много проблем, которые начинаются со сценария, (всегда невнятного и рыхлого, по мнению родителей), продолжаются на съемочной площадке, увеличиваются при монтаже и «озвучке». И не заканчиваются, даже когда фильм показывают по телику: они следят за рейтингом и рекламой, реакцией в прессе и Интернете. Люська с раннего детства слышала бесконечные звонки по телефону, за которыми следовали долгие и нервные разговоры родителей по поводу очередной проблемы и способов ее решения.
На рассвете, не разбудив Люську, родители уехали, оставив окончательное решение о судьбе старого дома до осени. Люська вспомнила, что она не успела спросить про главное, про парня, который продал этот участок и дом. Был ли он прямым или косвенным наследником старых хозяев дома, а если нет, то может, он знает что-нибудь о них, о художнике, о девочке – «бусинке». Люська сделала один вывод: пока до осени есть время, надо попытаться самой раскрыть тайну мастерской. Она заглотнула кружку какао и вышла в сад. Бабушка, как всегда, сидела на низком стульчике, согнувшись над своими цветочками. Следуя уговору, четко, коротко, по-военному, Люська доложила: «Я ухожу в старый дом на целый день, буду читать, рисовать, посплю немного. Еды и питья я взяла. Приду к ужину». На это бабушка откликнулась совершенно нелепым заключением:
«Да, сколько ни борись с муравьями, а опять, гады, приползли. Почти у всех пионов сожрали бутоны». Люська выслушала это, ухмыльнулась и твердой походкой направилась к террасе старого дома. Поднялась, открыла дверь, постояла, прислушиваясь, но в доме стояла тишина, как и положено быть там, где никто давно не живет. Привычным путем она поднялась и вошла в мастерскую. Там тоже было тихо и сумеречно. Люська стала искать выключатель, нашла розетку на центральной опоре подпирающей двускатную крышу, но пока не стала включать лампу. Она обошла мастерскую, встретилась взглядом со своей нарисованной двойняшкой, кивнула ей, проговорив «чао, Бусинка», и принялась за работу. Сегодня она наметила разделить еще два вертикальных ряда картин. Это удалось сделать довольно быстро. Здесь, как и в первом случае, в беспорядке были сложены картины разных жанров. Предстояло собрать вместе все портреты, отдельной группой пейзажи, соединить все картины с натюрмортами.
Люська делала это с удовольствием, время от времени задерживаясь на той или другой картине, рассматривая ее с особым вниманием. Она все больше убеждалась, что художник был настоящий мастер, отличный рисовальщик, прекрасный колорист.
– Конечно, бормотала Люська себе под нос, – я не считаю себя пока ни великим художником, ни искусствоведом или критиком, но ведь никому не возбраняется иметь свое собственное мнение, оценивая достоинства картины. А меня родители образовывали, с малых лет водили в музеи и на выставки, подробно рассказывали о сюжете картин, персонажах на полотнах, реальных, мифических, библейских; излагали биографию художника, объясняли, почему тот или другой был знаменит, чем отличался от своих современников. Дома у нас полно альбомов с копиями картин самых известных художников, а еще альбомы про коллекции Лувра, Эрмитажа, Третьяковки, Музея Пушкина и даже испанского Прадо. Я все детство вместо книг и дворовых игр изучала эти фолианты. Ну, и при том, уже пятый год учусь в художественной студии. Так что кое – чего понимаем, кое в чем разбираемся, – продолжала Люська рассуждать, перетаскивая в отведенное заранее место очередной пейзаж или портрет. Единственное, что ее не то, чтобы смущал, скорее, тревожил, неотрывный взгляд Бусинки, следившей за ней. Люська старалась не смотреть в ее сторону. Только когда села передохнуть, она повернулась к картине, снова показала язык своей двойняшке, надкусила крепкими зубами яблоко, брызнув соком, и шепеляво спросила: «Смотришь? Лучше бы объяснила, почему мы с тобой так похожи? Или сказала бы, как разыскать потомков художника? Молчишь? Ну, тогда и не следи за мной». Люська смачно хрустела вкусным зеленым яблоком, оглядываясь по сторонам, намечая свои дальнейшие действия.