Тайна старой монеты
Шрифт:
— Постойте, как же это было-то? Мезенцев спустился вниз встречать «скорую». Ну да, а мы остались около Александра Васильевича. Потом спустился вниз я, профессору стало совершенно плохо, я испугался и хотел поторопить врачей, если они уже приехали.
— Значит, с профессором остался Барабанов?
— Выходит, так, — согласился Виталий Николаевич.
— Ну, а потом?
— Мы поднялись наверх с Игорем Павловичем. Врач сказал, что Зарецкого надо срочно госпитализировать. Мезенцев спросил — куда. Ему ответили: в пятнадцатую клиническую больницу. Тогда Игорь Павлович предложил написать Андрею
— И он остался писать записку? — Вопрос Туйчиев задал не по тактическим правилам ведения допроса, слишком откровенно звучала в его голосе надежда получить утвердительный ответ.
— Право, не помню, — Петрунин развел руками, — переполох большой был. Александра Васильевича к тому времени уложили на носилки.
— А кто последним вышел из квартиры? Кто закрыл дверь?
— Вышли все вместе, дверь просто захлопнули.
— Вы кому-нибудь рассказывали о том, что у Зарецкого есть рубль Константина?
— Нет, никому, — решительно ответил Петрунин.
И уже прощаясь с Петруниным, Туйчиев спросил:
— Кто все-таки, по вашему мнению, Виталий Николаевич, мог взять монету?
Тот пожал плечами.
— Глупость в искусстве аллегорически представлялась в виде человека с палкой с набалдашником в виде куклы, на платье которой висели колокольчики: тронь — зазвенит. — Виталий Николаевич хитро сощурился. — Значит, умно украли, Арслан Курбанович, раз не звенит. Знаю твердо одно: я не брал.
После ухода Петрунина Туйчиев еще долго сидел за столом, крутил в руках карандаш. Потом встал, подошел к окну, по которому хлестал дождь.
«Если Петрунин говорит правду, то Барабанов имел возможность взять монету. А его сообщение о пропаже — попытка отвести от себя подозрение. Послушаем, что скажут Барабанов и Мезенцев. А может все-таки «заочники»? Арслан не мог объяснить, почему последняя версия казалась ему предпочтительней, хотя она имела массу изъянов. В самом деле, откуда им стало известно о существовании рублевика, почему они не забрали другие монеты, среди которых имелось немало весьма ценных? Можно предположить, что они действовали в строгом соответствии с указанием кого-то неизвестного — возможно того, кого встретили после ограбления квартиры Зарецкого. Но остается абсолютно неясным, что связывало незнакомца с матерью Олега. Конечно, пролить свет могла Охотникова, но рассчитывать на ее правдивые показания не имелось ни малейших оснований.
— Итак, по нашим данным, о монете знали внук, Барабанов, Петрунин, Мезенцев и, предположительно, Носов, — сказал Соснин.
— Вот именно — по нашим данным. А фактически? — В ответ Соснин развел руками. — Видимо, прежде всего, — продолжал Туйчиев, — придется выяснить, с кем поделились новостью те, кто знал о ней.
— Надо выяснить, знает ли Охотникова кого-нибудь из нумизматической братии, — предложил Соснин.
— Не хочешь ли ты сказать, что «заочников» направил один из них?
— Как знать.
— Не слишком ли?
Соснин ничего не ответил, лишь тяжко вздохнул.
— Что ж, будем верны себе: проверять надо всё, — твердо заявил тогда Туйчиев. — Пока мы в полнейшей темноте.
После сообщения Андрея забрезжил рассвет: похоже, что удастся выйти на «заочников», если только у официантки сохранилось в памяти то воскресенье. И Соснин направился в ресторан.
Несмотря на овладевшее им нетерпение, Николай сначала поехал к дому Зарецкого. Он с удовлетворением отметил, что ребята из ГАИ уважили переданную им просьбу жильцов и установили знак, запрещающий проезд между домами. «Вот и хорошо. Теперь Марии Семеновне будет полегче», — улыбнулся он.
Разыскать официантку было нетрудно, сложнее оказалось настроить ее на воспоминания. Люба Паршина, хорошенькая блондинка лет двадцати пяти, кокетливо улыбалась Соснину:
— Разве всех посетителей упомнишь...
— В тот вечер драку затеяли на хоздворе. Ну... драки-то у вас ежедневно не бывают?
— Тут за смену так набегаешься — впору имя свое забыть, не только драку.
Лишь когда Соснин привез в ресторан Андрея, Паршина вспомнила. Собственно, она сразу поняла, о ком идет речь, но решила потянуть время: авось обойдется без ее показаний.
— Думаете, мне его, дурака, жалко? — объяснила она потом Соснину. — Как бы не так! Я, если хотите, таких, как он, просто убивала бы. Мать его жалею. Все ее жалеют, кроме него, непутевого.
— Значит, парня этого вы знаете, — удовлетворенно отметил Николай. — Кто же он?
— Конечно, знаю. Соседи они наши. Мы и в школу с ним, со Славкой Карнауховым, в одну ходили до восьмого класса. Потом Славка спутался с какой-то компанией — и тут началось. С тех пор он на свободе находился меньше, чем в колонии. — Все это Паршина произнесла быстро, скороговоркой, на одном дыхании, и теперь остановилась, чтобы перевести дух. Глубоко вздохнув, она заговорила медленней. — Он и сейчас не больше месяца, как освободился, а уже опять накуролесил. — Она безнадежно махнула рукой.
— Что именно? — встрепенулся Соснин.
— Да вы же сами знаете. Парня в тот вечер избили они.
— Кто еще был с Карнауховым?
— Новый дружок его. Говорят, вместе освободились. Звать Дамир, а фамилию не знаю. Высокий такой, глаза колючие. Он ему дороже матери. Полина Филипповна женщина золотая. Болеет она сильно, ноги распухли, как колотушки, еле ходит. Вот соседи помогают ей, она же и в булочную за хлебом сама спуститься не может.
...Когда опергруппа, возглавляемая Сосниным, прибыла по адресу, указанному Паршиной, дверь не сразу открыли. Соснин долго вслушивался, стараясь понять, есть ли кто в квартире. Послышались шаркающие шаги, но прошло еще несколько минут, пока дверь открылась и он увидел старую женщину с изможденным лицом, с трудом стоящую.
— Полина Филипповна? — удостоверился Соснин.
— Да, — отозвалась женщина и, предчувствуя надвигающуюся беду, спросила: — Вы из милиции?
— Точно, — мягко ответил Соснин, проникаясь сочувствием к женщине, которую опять ждут тяжелые испытания. — Ваш сын дома?
Полина Филипповна молча показала рукой на дверь, ведущую из коридора в комнату, и бессильно прислонилась к стене.
Соснин не поверил своим глазам, столь неожиданной оказалась удача: на кровати лежал, похрапывая, Карнаухов и рядом, судя по описанию, Дамир, а на столе среди пустых бутылок из-под водки и вина — магнитофон Зарецкого.