Тайна святых

Иванов Петр Константинович

Община не только не возрастает в любви, а, напротив, возрастает в зависти и неприязни друг к другу, ибо основанием духовной жизни братии делается соревнование: кто лучше постится, кто больше поклонов делает, кто дольше молится. Они приняли Толстошеева, ибо в план злой силы, которой необходим был Толстошеев, входило именно, прежде всего, приятие его Казанской общиной, и насельницы ее не имели никаких сил противостоять злу.

Диавол, хотя и пользуется своими клевретами, но не упускает случая и подсмеяться над их ничтожеством. Как образ, увенчивающий строгий аскетизм Казанской обители, картинно рисуется Толстошеев, отбирающий по кельям самовары и бьющий чайную посуду.

В чем же заключался план злой силы, желающий разрушить общину любви Серафимовых девушек? План заключался в том, чтобы

соединить две противоположные общины — Казанскую и Серафимову велением правящей в церкви иерархии, то есть законно-церковным порядком.

И вот Толстошеев, созревший для выполнения этого плана, со своим превозношением и соответствующей этому превозношению злобой, приступает к делу. Всё его поведение в Мельничной обители ясно свидетельствует об одержании его злым духом.

Толстошеев явился в Мельничную обитель со своим другом иеромонахом Саровского монастыря Анастасией, велел принести аналой с крестом и Евангелием, пригласил духовника отца Василия Садовского, которого он не стеснялся вследствие близкого расположения к нему епархиального архиерея. Он потребовал, чтобы сестры под присягой сообщили, что говорил св. Серафим про него, Толстошеева. И, когда сестры сказали единогласно, а затем поименно, всё, что мы уже знаем из предыдущего изложения, то брат Иван в величайшей злобе воскликнул: “Клянусь после этого, что моей ноги здесь никогда не будет и что не почию до тех пор, пока не истреблю до конца и не сотру с лица земли даже память о существовании мельничной обители... Змеей сделаюсь, а вползу”.

По письму Толстошеева Санкт-Петербург поддержал своего друга. Скоро в Дивееве получился указ о соединении обеих Дивеевских общин в одну Серафимо-Дивеевскую с полным подчинением начальнице общины Казанской.

Толстошеев рассказывает с восторгом в своей книге об этом: “в 1842 г. получен был указ Святейшего Правительствующего Синода, где изъявляется, что по высочайшему соизволению Государя Императора Николая Павловича и по благословению святого Синода, сия Дивеевская община утверждена и принята под покровительство духовного и гражданского начальства. И вот дивный во святых своих Господь и Царица Небесная по молитвам праведника внушили Государю Императору сделать это”.

Таким образом, церковь русская как бы разделена надвое: свидетель верный Христа св. Серафим, вследствие непослушания Казанской общины Духу Святому, по повелению Божией Матери, оставил Ксению с ее сестрами и выделил из этой общины несколько девушек, создал из них трудовую мельничную общину, которая должна была жить самостоятельной жизнью с избираемыми из среды сестер начальницами. “Вручаю вас, говорил св. Серафим перед кончиной, Самой Царице Небесной, Она Сама будет у вас игуменией, а начальницы только Ее наместницы”. И Мельничная обитель десять лет жила в любви,

возрастала в возраст Христов, чтобы во благовремение явить в русской церкви во спасение ее, как солнце, сияющий образ церкви совершенной, обитель Христовой любви. Но такого благовремения не настало.

Какой господь и какой христое могли внушить императору Николаю и синоду действовать наперекор воле верного свидетеля, посланника Христова в церковь? Конечно, только тот господь, дух которого полонил русское православное государство: оно стало повиноваться антихристову началу в лице своих правителей и мучить святых русского народа-церкви.

Таким образом, мы созерцаем здесь исполнение пророчества “Откровение св. Иоанна”: “и дано было ему (зверю) вести войну со святыми и победить их” (Откр. 13, 7).

Мотовилов называет соединение общин событием наибедственнейшим. Конечно, оно и было таким, ибо то, что продолжалось в соединенной обители Серафимо-Дивеевской было не то, что задумано Пресвятой Богородицей и выполняемо св. Серафимом и общиной мельничных сестер (иначе не для чего было бы и выделять девушек Серафимовых). Новая жизнь была жизнь в истощении праведной жизни под мраком антихристовым. Праведницы мельничные оставались до конца жизни праведницами, были и в Казанской общине праведницы, но вся обитель являлась одним из тех монастырей, которые были обречены на исчезновение, что и произошло во время революции.

По некоторым характерным подвигам великой праведницы, призванной Богом на мучение юродства,

Пелагеи Ивановны можно судить о том труднейшем духовном состоянии, в каком находилась жизнь монастыря. Когда все сестры шли в церковь присутствовать на богослужении, Пелагея Ивановна в течение десятков лет отправлялась к непросыхающей яме в стенах обители, оставшейся после какой-то незаконченной постройки с грудой кирпичей по краям ее. Пелагея Ивановна стояла у самого края ямы и со всего размаха бросала кирпичи в воду, так что брызги, летевшие от падения, мочили ее всю. Когда кирпичи кончались, она лезла в воду и собирала их и снова бросала, так что всегда была мокрая с головы до ног и грязная. Как это ей было мучительно, можно представить из того, что, когда, наконец, почти под конец ее жизни (а она прожила там 1837 — 1884 г.) яму зарыли, то она боялась воды и вздрагивала, если брызнуть на нее. Она называла это работой. Понять духовный смысл такой работы Божией верной свидетельницы можно только так: как мучительно и бессмысленно проводила она свое время во время церковных служб, так тяжело было Богу присутствовать на длинных монастырских службах. Недаром святой Серафим по повелению Божией Матери основал трудовую общину и учил, что, прежде всего, нужно работать, снискивая себе хлеб, не ходить со сборами, что не нужно общину обращать в монастырь. Уставные службы без любви в монастыре братии или сестер друг к другу противны Богу, как противна была грязная вода юродивой, мучившая ее.

Толстошеев выполнил свое дело и то, что он был разоблачен только через десятки лет (1869 г.) митрополитом Филаретом и другими, обозначает бессилие м. Филарета, ибо легко разоблачать того, кто остался без поддержки. Диаволу не было никакого интереса поддерживать теперь, после разрушения Серафимовского наследства, того, кто выполнил разрушение. Ему было только смешно всё, что происходило дальше, но не страшно, ибо всё катилось вниз под его уклон. И если Толстошеев продолжал мучить Серафимовых сирот, то делалось это по инерции в течение двадцати лет. Мельницу — питательницу сирот — Иван Тамбовский перенес в поле, за версту от прежнего места, определенного святым Серафимом. Запечатал по разрешению архиерея обе Рождественские церкви, выстроенные по желанию Пресвятой Богородицы на святые средства Мантурова, отпустившего на волю своих крепостных и затем продавшего свое имение, чтобы выстроить церкви для мельничной обители.

Толстошеев разломал все кельи Серафимовых сестер и построил новые, все задним; фасадом к святой канавке, с явным намерением засыпать ее всяким сором — ту канавку, которую “прошли стопочки Пресвятой Богородицы”.

Он послал за богатыми сборами целую общину в Петербург.

Внушил одному из Нижегородских архиереев переименовать общину в монастырь и тоже под покровительством синода. Вообще мутил всех нижегородских, чтобы они мучили Серафимовых наследниц.

Один из самых великих курьезов толстошеевской истории был ответ Саровского игумена (уже не Нифонта, а Исайи II) на тайный запрос (1858 г.) начальницы Дивеевской общины Ладыженской: был ли Иван Тихонович любимым учеником св. Серафима? Ответ гласил: “великий старец Серафим никогда не имел учеников и приказал брату Ивану никогда не вмешиваться в дела Дивеевские”. Курьез заключался, конечно, в том, что простая истина ответа оглашена после 25 лет командования послушником Саровского монастыря Дивеевской женской обителью. Причем сама начальница Ладыженская 10 лет была в покорном послушании у послушника Толстошеева, и свое начальствование получила по ходатайству за нее Толстошеева перед нижегородским архиереем.

Мы позволим себе углубить эту тему о курьезах в деле Толстошеева и спросить, не было ли чего комического и в том событии, которое летопись, а за нею и другие жизнеописатели св. Серафима определяют, как важное и значительное, именно: следствие 1861 г. в Дивееве, предпринятое по почину митрополита Филарета святейшим синодом по указу Императора, приговор на основании этого следствия и как бы окончательное развенчание Толстошеева в Дивееве.

Св. Серафим предсказал это следствие, но в странном и насмешливом тоне: “ты, Акулинушка, — говорил святой одной мельничной сестре, — до судов доживешь; приедут суды к нам, станут судить, а чего судить? Ха, ха, ха! Нет ничего!”