Тайна Темир-Тепе (Повесть из жизни авиаторов)
Шрифт:
— Простите, Нина, что я опять… Возможно, вы устали… Хотелось пройтись с вами до конца аллеи. Я здесь человек новый, и у меня еще нет ни одного близкого товарища, а я так привык к фронтовой семье…
— По вашим словам, Баринский, вы очень любите коллектив, а сами до сих пор не нашли общего языка с курсантами…
Баринский вздохнул:
— Эх, Нина, если бы вы знали, как трудно человеку, побывавшему в боях, говорить с людьми, не знающими, что такое смерть…
— Да, но…
— Трудно мне с ними найти общий язык.
Этот тон высокомерия по отношению к курсантам покоробил
— Почему же вы думаете, что найдете общий язык со мной?
— Вы женщина, у вас более чуткое сердце. Да и летчица к тому же. Ваша жизнь связана с риском, и вы, глядя в глаза человеку, видавшему смерть, не испугаетесь ее отражения. Ведь правда, Нина? Смотрите мне в глаза!
Баринский обнял ее, привлек к себе и хотел поцеловать. Нина не закричала, не дала ему пощечину, а просто отстранила его сильными руками, сказав спокойно:
— Не делайте глупостей, Баринский. Если не хотите потерять уважение как фронтовик, то не повторяйте подобных движений.
Баринский сделал оскорбленное лицо:
— Я вижу, вы еще не поняли современной обстановки. Жизнь пройдет мимо вас, Нина…
Нина отступила на шаг и сказала насмешливо:
— Эх вы, фронтовик… — И пошла к дому.
— Нина, — поспешил за ней Баринский, — постойте, Нина. Вы были так внимательны ко мне…
Нина не ответила, и Баринский отстал.
Уже взявшись за дверную ручку, Нина вдруг раздумала входить в комнату: надо сходить в общежитие курсантов — чем они недовольны, как отдыхают?
Огромная землянка внутри хорошо отделана руками курсантов. Когда находишься тут, слово «землянка» кажется неподходящим. У тумбочки застыл дневальный. Так как все уже спали, он молча отдал Нине честь. Желтый свет фонаря освещал плакаты, Доску отличников, стенную газету.
Стараясь ступать как можно тише, Нина прошла между нарами и остановилась напротив постелей своих воспитанников. Они лежали подряд: Валико, Всеволод, Сергей, Валентин и Борис. Оказалось, все пятеро не спали и тихо разговаривали. Остановившуюся за широкой деревянной опорой Нину они не заметили, и она невольно подслушала часть разговора.
— Представляешь, Валяш, — свистящим шепотом говорил Сережка, — уж лучше бы нашей Нине Санька Шумов понравился, чем этот хвастун-фронтовик…
И голос Валентина:
— Хватит причитать. В конце концов это ее дело, с кем дружить, а наше — летать со всем вниманием. У меня гораздо больше причин для потери душевного равновесия, чем у всех вас вместе взятых, а я еще ничего не натворил, а вы… Стыдно сказать, как летали…
Больше Нина не стала слушать. Бесшумно выскользнув из землянки, она остановилась ошеломленная. Ей было и стыдно, что подслушала разговор, и неловко, что речь шла о ней, и досадно, как истолковали ее отношения с Баринским. При всем том она была довольна, что узнала «секрет» их сегодняшнего дурного настроения.
На закаленного авиатора нервные потрясения действуют с меньшей силой, чем на пилота начинающего. У боевого летчика-истребителя на глазах гибнут друзья, и он не выпускает из рук штурвала, не прекращает вести огонь по врагу. А курсанта, будущего летчика, выбивает из седла даже недоразумение…
«Милые мои ревнивцы, — думала Нина, с улыбкой глядя на звезды. — Нет, ваш инструктор не изменит памяти покойного Дремова. И если у вашего инструктора и будет в жизни кто-нибудь, то по духовному складу он будет таким, каким был Дремов. Но почему это Высоков сказал: «У меня гораздо больше причин для потери душевного равновесия, чем у всех вас, вместе взятых»?»
Она вызвала в памяти образ этого спокойного, серьезного курсанта с мягкими, красивыми движениями, с мужественным волевым лицом. «Что у него случилось?» Нина долго простояла под открытым небом, прислушиваясь к словам далекой песни. Знакомый тенор Вовочки выводил:
Люблю ли тебя, я не знаю, Но кажется мне, что люблю…4
Утром Валико собрал летную группу на постоянном месте — в тени развесистого карагача. Рядом журчал арык, за арыком зеленели массивы совхозного сада. Казалось, сразу же за рядами деревьев вздымались горы. И странно, невероятно было видеть сквозь знойное марево дрожащего воздуха, как искрились снега и голубел лед на их шатрообразных вершинах. В противоположной стороне расстилалось летное поле, за ним — сады, насыпь железной дороги, а еще дальше желтели пески пустыни.
Еще ранней весной курсанты расчистили площадку и воспроизвели на ней в миниатюре свой аэродром. Из фанеры вырезали небольшие посадочные знаки, наделали маленьких флажков. Сергей искусно выточил модель самолета, Всеволод ее раскрасил. Пользуясь всем этим, курсанты могли на предварительной подготовке разыграть предстоящий полет и шли на аэродром, хорошо представляя очередность полетов и динамику их выполнения.
Обычно, когда Нина подходила к этому месту, она издали видела веселые, приветливые лица. Валико докладывал о сборе экипажа звонким голосом и обязательно с улыбкой. Он так и не мог привыкнуть, что командир — девушка. Ему это было и странно и приятно.
— Посмотришь на нашего командира, — говаривал он, — и душа радуется — еще сто лет жить хочется.
Сегодня Валико докладывал подчеркнуто серьезно и у всех были угрюмые лица.
— Вольно! — скомандовала Нина. — Садитесь.
Как ни в чем не бывало она вела занятие до перерыва, а когда курсанты покурили, попросила всех подойти к ней.
— Товарищи, я бы хотела до конца перерыва поговорить с вами на тему, несколько отвлеченную от наших занятий… Что вы думаете о старшем сержанте Баринском?
Курсанты переглянулись. Возникло замешательство. Потом заговорил Борис:
— А что о нем скажешь? Видать, заслуженный товарищ… Фронтовик, с медалью и все такое…
— Что, все так думают? — спросила Нина.
Общее молчание. Глаза всех опущены.
— Я тоже вначале так думала: «фронтовик, с медалью и все такое». А со вчерашнего дня думаю по-другому. Он хвастун и пошляк. Но отворачиваться от него мы не должны. Наш дружный коллектив должен попытаться воздействовать на него…
По мере того как Нина говорила, удивление курсантов сменялось радостью, а когда она умолкла, все зашумели.