Тайна Темир-Тепе (Повесть из жизни авиаторов)
Шрифт:
Справившись с делами в первой половине дня, Борис навестил Лагутина под вечер. Тот несказанно обрадовался встрече. Выглядел он вполне здоровым, лишь на левой руке было еще много бинтов. Он встал навстречу Борису, долго тряс ему руку, потом Борис выглянул из палаты в коридор и, убедившись, что близко никого нет, передал Лагутину сначала сверток с разрешенными продуктами, потом стал выставлять из карманов на тумбочку неразрешенные: бутылку водки — «Это от меня», и бутылку коньяку — «Это от комполка».
Полюбовавшись на красивую этикетку с золотистым
— Выпьем попозже. Мне хочется сначала поговорить… Слушай, Боря, я очень и очень виноват перед тобой. Помнишь, как я нехорошо относился к тебе в школе?..
— Не надо, Николай, — остановил его Борис. — Скажу тебе прямо: в то время я другого отношения к себе и не заслуживал.
— Нет, Боря, это не так…
Минут двадцать они разбирали свои отношения в школе, стараясь извинить друг друга и взять вину прошлых промахов на себя. Потом Лагутин задал Борису вопрос, который, видимо, его особенно волновал:
— Боря, ты был с Шумовым в близких отношениях, скажи…
Борис горячо перебил его:
— Даю тебе честное слово, Николай, что между ними ничего серьезного не было. Они просто дураки… Прости, что я так про твою супругу, но…
— Просто дураки! — с удовольствием повторил Николай.
— Не дураки, так романтики, — попробовал смягчить свои слова Борис.
— Глупые романтики, — согласился Лагутин. — Ну, давай закурим.
Закурили.
— А теперь я тебе покажу последнюю фотографию Клавочки. На днях получил. Вот, погляди…
Клавочка попала в кадр фотопулемета. Ее смазливое личико с любопытством выглядывало через перекрестие тонких полосок и черточек упреждения.
— Это ее Бережко сфотографировал, — пояснил Лагутин. — Она была на стоянке, а тот сидел в кабине и посоветовал ей заглянуть в объектив. Она стала разглядывать, что это за стеклышко, а он нажал на кнопку, и вот, пожалуйста…
— Оригинально! — сказал Борис, возвращая фотографию.
— Ну что ж, начнем, пожалуй, — торжественно пропел Лагутин. — Сейчас я позову еще одного… гм, нашего общего знакомого. Ты не против?
— О ком ты говоришь?
— Минутку терпения! — Лагутин исчез за дверью и вскоре вернулся в сопровождении… Дятлова.
— Товарищ бригадный комиссар! — воскликнул Борис и бросился ему навстречу. Они обнялись.
— Здравствуй, Борис, здравствуй, только теперь, дорогой, это звание устарело: я уже не бригадный комиссар, а генерал… Ну, а в этой сугубо не боевой обстановке — просто Димитрий Васильевич…
Борис охнул.
— Товарищ генерал…
Дятлов дружески похлопал его по плечу.
— Сиди, сиди, Боря. Тут я такой же больной, как и ты. Распечатывай, что там у тебя на тумбочке. Попируем.
— Товарищ генерал, а вы тут… — Борис поискал слово. — Вы ранены?
Дятлов присел на кровать Лагутина.
— Эшелон под бомбежку попал, ну, а осколки ни с возрастом, ни с чинами не считаются. Но сейчас, как видишь, я уже на ногах. Скоро надеюсь вернуться в строй.
Выпили. Разговор стал более оживленным и непринужденным. Лагутин спросил, как поживает Усач, и Борис рассказал:
— Недавно наш Юсупыч за все подначки Усачу отомстил. Вот послушайте, какую историю он про него рассказал. «Вышел, — говорит, — наш Усач в один из первых боевых полетов. В строю держался еще плохо и разминулся с ведущим. Патрулирует над объектом в единственном числе, носится метеором и вокруг себя ничего не видит. А противник зашел ему в хвост. Усач понял это только тогда, когда по его крыльям пули забарабанили. И тут он совершил такой маневр, которого и сам потом объяснить не мог. Из-под обстрела ушел, высунулся из-за бронеспинки и видит: какой-то санитарный самолет к нему прибивается. Все как надо: на фюзеляже большой крест, а что крест черный, нашему Усачу невдомек. Он доворачивает на него, а «санитарный» как «чихнет» из всех точек и чуть Усача к земле не послал. Оказывается, это самый настоящий «мессер».
— Где же Юсупов эту историю раскопал? — спросил Лагутин. — Два-ноль в его пользу! Ну, а как Усач на это?
— Полчаса гонялся за рассказчиком вокруг капонира, и если бы не случилась команда «в бой», наверняка намял бы ему бока. А бой их помирил. Вдвоем они завалили «юнкерса».
— А что, Борис, — спросил Дятлов, — пишут тебе твои школьные друзья?
— Пишут. Причем новости, надо сказать, очень серьезные.
— Что же там?
Борис пересказал содержание письма, которое он получил недавно от Саньки. Санька подробно передавал рассказ Нины Соколовой о вспышке аварийности в школе. Вскользь упомянул и о знакомстве Баринского с домом Янковских.
Дятлов заметил, что Борис при этом сильно смутился, и подумал: «В чем тут дело?» А когда они, распрощавшись с Лагутиным, вышли в коридор, спросил:
— Скажи, Борис, а что ты сам думаешь об этих авариях?
Борис долго молчал. Прошли в сад, сели на скамейку.
— Ну? — уже строго спросил Дятлов.
И Борис рассказал о странном совпадении своего разговора с Фаиной Янковской с нападением на пост, который случайно охранял не он, а Высоков. По мере того как он говорил, лицо Дятлова все более суровело. Да и сам Борис с каждым своим словом все яснее осознавал серьезность этого совпадения. Прежде ему казалось это глупой случайностью, а теперь, рассказывая, он вдруг понял, что тут прямая цепочка к авариям, о которых сообщал в письме Санька.
Когда он кончил, Дятлов поднял на него тяжелый взгляд с укором, и Борису стало не по себе.
— Какой же ты был в то время… — начал генерал и остановился, подыскивая нужное слово. Слово, видимо, не нашлось, и он, скользнув взглядом по планкам боевых наград на груди молодого летчика, крякнул.
Помолчали, и генерал уже другим тоном заговорил снова:
— Но ты, брат, нос не вешай. Тебе еще долго воевать придется. Все, что ты мне рассказал, может быть и простым совпадением, однако… Чует мое сердце, что это не так. Ну, не волнуйся. Я напишу куда надо. А ты воюй как можно лучше.