Тайна Тихого океана
Шрифт:
– Нефиг. Сам понимать должен, что не в обычную вэ-чэ погостить приехал. Что здесь даже дышать сторожко надо, не то что бегать… Эй, Синдерелла, ты куда?
– Отолью пойду. – Зыкин поднялся с бревнышка и отошел за елку, подальше от ушлых сотоварищей. Оглядевшись – не подглядывает ли кто – он вновь подцепил краешек постороннего предмета в банке и стал вытягивать бумажную ленточку – точь-в-точь как телеграфная.
«СОВЕРШЕННО СЕКР…» – меленькими буковками в одну строку было напечатано на ней; дальнейший текст скрывался под слоем сгущенки. Зыкин сунул конец в рот и принялся обсасывать
«СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО, – гласила очищенная надпись. – ПО ПРОЧТЕНИИ УНИЧТОЖИТЬ. БОЕВОЕ ЗАДАНИЕ. АНАЛИЗ РЕЗУЛЬТАТОВ ПРОВЕДЕННЫХ…»
Лента была длинной. Зыкин в задумчивости почесал репу. Он надеялся, что дали добро его рапорту с Чечней, а оно, видишь как, повернулось.
Нет, то не забарахлила техника, то пришел черед следующего номера концертной программы. На последних шагах полковник Авакумский поскользнулся окончательно, и быть бы ему в горизонтальном конфузе, но первая среди красавиц, солистка, выступила навстречу, лихим движением головы откинула иссиня-черную гриву волос за плечи и ловко, хоть и вслепую, подхватила полковника. И возложила его левую руку на крутое бедро, а правой доверила свою ладонь.
Полковник опешил. Полковник никак не ожидал, что его пригласят, но подобрался и втянул живот.
А далее началось танго на снегу. И загипнотизированные волшебным действом дали закружились вокруг танцующей пары. Все быстрее вписывались в водоворот кочки и проруби, ледяные исполины и полоска леса на далеком горизонте.
И казалось, будто не гитары рождают музыку, а музыка сама возникает внутри каждого из зрителей. И сердца суровых мегатонников подхватили жаркий ритм знойного танца.
И снег стал горячим, превратился в опадающий цвет акаций, пусть не развевалась мантилья, не стрекотали кастаньеты…
Empieza el llantode la guitarra.Se rompen las copasde la madrugada!Empieza el llantode la guitarra!– Как думаешь, Толян, учебная тревога намечается или настоящая? – спросил Кучин и покосился на генерала, ошивающегося в опасной близости от замаскированного компьютера. В прошлое свое посещение генерал обыскал каждую пядь островка, но компьютер не нашел, был невероятно зол и заявил на подъеме флага, что «он не он будет, если не изобличит того разгильдяя, который „спекулирует золотом и вынуждает Центробанк ради пополнения золотовалютных резервов девальвировать рубль“.
Хутчиш пожал плечами.
– А что, будет тревога? – поинтересовался вернувшийся к костру Зыкин, вытирая липкие пальцы горстью снега. Ему было больно смотреть, как солистка танцует с другим.
Одна из гитаристочек подбросила белую розу, роза несколько раз перекувырнулась в воздухе. Полковник, завершая очередное па, наклонил исполненную грации партнершу, и та поймала цветок зубами, словно не закрывала траурная ленточка ее глаза от окружающего мира. И еще быстрее понеслись по окружности проруби, ледяные истуканы и кочки, сливаясь в сплошные линии. И снег превратился в соль.
Es inutil callarla.Es imposiblecallarla!– Молчать, салага, когда дедушки беседуют, – отшил Зыкина Кучин, а Хутчиш терпеливо пояснил:
– Валера, ты вертолет видел?
– На котором генерал прилетел? Ну, видел. – Большая снежинка села Зыкину на ресницу и растаяла. Горькая, как слеза.
– И что в нем было необычного?
Llora monotonacomo llora el agua,como llora el vientesobre la nevada! –слова, слетающие с лиловых губ, припечатывались каблуками танцующих к горькому снегу.
– Я ж говорил – салага, – буркнул Кучин из-под опущенного лба, продолжая украдкой следить за генералом. Нет, пронесло и на этот раз. Евахнов ничего не заподозрил и захрустел снегом дальше.
Словно только эта четверка – генерал и три мегатонника – не попала под чарующую силу танца. Остальные бойцы уподобились ледяным истуканам, кто с чашкой стынущего чая в руке, кто просто с открытым ртом…
Es imposiblecallarla.Llora por cosaslejanas!Ритм танца пульсировал в висках. Нервный и тревожный, скрывающий неведомую угрозу и заставляющий внимать этой угрозе с покорностью агницев. Перец и шафран хрустели на зубах.
В поднятом танцующей парой вихре кружилось низкое небо, жирным мазком живописца обжигала зрачки волнующаяся грива девичьих волос. И лепестки белой розы трепетали, как оперение пущенной из лука стрелы. И под расстегнутой на две верхние пуговицы шинелью полковника можно было углядеть вместо гастука концертную бабочку цвета хаки.
– Погоди, Илья, – отмахнулся Хутчиш и вновь повернулся к Зыкину. – Валера, это «Ми-8мт» был?
– Ну. – Под взглядом десятимегатонника молодой боец чувствовал себя очень неловко. Но то был не страх.
– Аналог гражданского «Ми-17», зеленый, с российским флагом на борту, ракетные установки «УБ-16» на балочных подвесках, экипаж три человека, двадцатидвухместный, грузоподъемность четыре тонны или три тонны на подвеске?
– Ох ты, мать моя женщина… – До Зыкина наконец дошло, почему ребята устроили партер так далеко от сцены. Он посмотрел в ту сторону, где скрылся вертолет, потом перевел взгляд на концертную площадку.
Смуглые пальцы терзали струны гитар, как зубы пантеры горло неспасшейся лани.
– Понял наконец? Молоток. – Не дожидаясь ответа Хутчиш поднялся. – Ладно, ребята, пойду вздремну. Сами справитесь или, может, пособить?
– Да ладно тебе, Толян! – сплюнул Кучин, словно ему на язык что-то попало, и удивленно попытался заглянуть внутрь банки сгущенки. – Не в первый раз. Помнишь, как к вентиляционной трубе на У-17-Б автралийцы подсоединили контейнер с мухами це-це… А ты рот закрой! – это уже Зыкину.