Тайна украденной пальмы
Шрифт:
— Прекратить!
Пожилой смущенно потер кончик носа и подал знак младшему. Молодой нехотя опустил молот на землю.
— Что же это вы творите, Григорий Данилыч?! — Оказывается, пожилой знаком дяде Вене. — Вы что же, не знаете, что сейчас июль заканчивается? Что не время еще для шишек? Ну, уж от вас я не ожидал!
Григорий Данилыч сопел перед дядей Веней, как провинившийся школьник. Тот, что помладше, был понаглее. Он ухмыльнулся и спросил:
— Ну, и че этой кедре сделается? Месяцем раньше, месяцем позже.
— Помолчи,
— Ну, начать с того, что шишкарить вообще запрещено! — сказал дядя Веня. — Твоя колотушка — орудие браконьерства, между прочим.
— Кедре вреда никакого, — возразил Славик. — Шарахнул я ее колотушкой, она покачалась и на место встала. Все культурненько. Я ведь ее не рублю.
— Кора отлетает! Корни расшатываются! Шишки еще незрелые валятся! Что я тебе, как первокласснику, все объяснять должен? Ведь лучшие деревья выбираешь, самые сильные, самые урожайные!
— Дак зачем мне плохие-то колотить? Этак я и мешка орехов не наберу.
— Помолчи, Славик! — заорал на него Григорий Данилыч. — Ты, Веня, на него внимания не обращай. Ты того… Мы ведь немножко совсем. Так, один раз в город съездить, продать шишек.
— Один раз продать, другой раз продать, а потом урожая никакого.
— Ну, прости уж на первый раз-то.
— Тебя прощу, другого прощу, третьего… Весь кедр погубите.
Витька подошел к прислоненному к дереву молоту. Ничего себе! Рукоятка выше Витькиного роста. И колотушка огромная. Витька попробовал приподнять молот, но даже сдвинуть с места не смог. Ну и силушка у этого Славика — такой махиной запросто размахивает.
— Слышь, Славик, ты мешок-то забирай, домой вертаемся, — сказал Григорий Данилыч своему напарнику. — Нельзя кедр трогать, значит, нельзя. Значит, шабаш. Власть лучше знает.
Славик угрожающе засопел, но связываться с властью в лице дяди Вени не стал и пошел за мешком. Вернулся он буквально через минуту с круглыми от растерянности глазами:
— Данилыч, мешка-то нет. Мешок-то сперли!
Данилыч выругался и кинулся на поиски пропажи.
— Полмешка шишек, — с досадой приговаривал он, осматривая каждое дерево. — Полмешка шишек. Задаром сгинули! Просто задаром!
Мешка и след простыл.
— Так вам и надо, — заявила Ирка. — Нечего браконьерством заниматься.
— Помалкивай! — прикрикнул на нее Славик. — Ты-то кто такая?
— Это моя племянница, и говорит она совершенно правильно, — ответил дядя Веня. — Кто за дармовщинкой погонится, тот все добро и потеряет. Слыхал такое?
Ушли шишкари ни с чем. Даже тех шишек не собрали, которые от последнего удара на землю попадали.
— Можете собрать, — разрешил ребятам дядя Веня и нахмурился.
— А откуда вы этого Данилыча знаете? — спросила у него Ирка, пока мальчишки ползали по земле и собирали шишки.
— Он живет в соседнем поселке и, можно сказать, является сотрудником нашей станции.
— Сотрудником? — изумилась Ирка.
— Вот именно.
— Зачем же вы браконьера в сотрудники взяли?
— Вообще-то раньше никто его за этим занятием не замечал. Бес попутал, видно. Или Славик. Этот браконьер известный. То на нерпу охотится, то на соболей капканы расставляет, то вот колотушкой размахивает.
— А куда же все-таки их мешок подевался? — спросил Владик, протягивая дяде Вене самую большую шишку.
— Вот уж не знаю. Наверное, другие браконьеры увели. Вор у вора дубинку украл. Им-то, конечно, обидно. Мало того, что мы колотить помешали, так еще и мешок исчез. Славик, тот небось думает, что мы мешок и забрали.
— Когда же? Мы все здесь были.
Витька снова решил пошутить:
— Это снежный человек мешок украл, не иначе. Я где-то читал, что он исключительно кедровыми орехами питается. Вернее, шишками. Так прямо шишку целиком в рот запихивает — ам! — и нет шишки! Полмешка — это как раз ему на завтрак.
Владик сердито отмахнулся:
— Я же серьезно! Неужели вас не настораживает, что у Севы пропадает бритва, у шишкарей — мешок с орехами.
— Пока не настораживает, — ответил дядя Веня. — Летом в этих местах много разного народу шатается. Кого только нет. И браконьеры, и туристы, и просто любопытные. Это только так кажется, что места дикие, необитаемые. Так что лично я пока эти пропажи воедино не связываю. Темнеет уже. Давайте назад поворачивать. Ушли мы далеченько, шагать долго придется, а к темноте надо на станцию вернуться. А то в тайге у костра ночевать придется.
— А за ночь со станции все вынесут, — добавила Ирка.
— Вот именно.
Ночевать в тайге не пришлось. И на станции все было в целости и сохранности.
— Никто на научные приборы не позарился, — сказал дядя Веня. — Шишки ценнее. Ну что, устали?
Ребята устали. Так сильно, что замертво упали на кровати.
— А ужинать? — напомнил дядя Веня. — Ладно-ладно, отдыхайте, я что-нибудь приготовлю. Я-то к таким нагрузкам привык, а вам с непривычки тяжеловато. Ничего! Через две недели не такие расстояния проходить сможете.
Наконец-то Черский был свободен от унизительной службы в штрафной роте. Иркутск — город ссылки и неволи — показался ему раем. Он дышал и не мог надышаться воздухом невероятной свободы.
Он по-прежнему оставался каторжником, ссыльным. По-прежнему ходил отмечаться в участок. По-прежнему не мог самовольно покидать город. Но зато теперь он мог заниматься наукой в свое удовольствие.
Так уж получилось, что Сибирский отдел Русского географического общества состоял из таких же ссыльных, как Черский. Большинство ученых — такие же поляки-повстанцы. Общая судьба объединяла, а общая преданность науке притягивала.