Тайна Высокого Замка
Шрифт:
Хорошо, мама ей не поверила. Смешно даже, разве мама не знает, что её Петрик никогда не возьмёт чужого? Но взбучка ему была крепкая, и бегать в бар запрещалось под страхом остаться без головы.
Конечно, мама может сделать с Петриком что угодно, её воля, но ждать Ганнусю до позднего вечера, ждать, когда сестричка принесёт ему обещанные корочки от сыра, он не в силах.
Ганнуся не станет сердиться за то, что он пришёл, главное, чтобы не заприметила его тут буфетчица.
Забежать сразу в посудомойку не хочется, охота заглянуть в подковообразный
Через полуоткрытую дверь Петрик видит на подмостках стройную златокудрую панну Ванду. Ох же и красивая она в длинном газовом платье с блёстками…
Заметив приближающегося кельнера, Петрик мигом закрывает дверь и бросается в посудомойку.
Здесь, гремя посудой, хозяйничает пани Франческа, а Ганнуся ей помогает.
Петрик вежливо здоровается с пани Франческой. Он её совсем не боится, она добрая.
— Зачем ты пришёл? — испуганно всплескивает мокрыми руками Ганнуся. — Я же сказала тебе, вечером принесу.
Петрику нечего сказать, он смущённо молчит.
— Зубки? — гремя тарелками, сочувственно спрашивает пани Франческа.
— Угу, — кивает Петрик.
— Сейчас же беги домой, — просит Ганнуся. — Если мама узнает…
— Дай сперва корочки.
Ганнуся сильно краснеет. Ей неловко, что Петрик так откровенно об этом говорит.
Дурачок, он ещё не понимает, как Ганнусе мучительно стыдно подбирать остатки в тарелках и поспешно съедать их… Как стыдно собирать в карман клеёнчатого передника корочки сыра или половинку яичка, чтобы тайком от дяди Тараса, тёти Марины и даже мамы порадовать маленького брата…
Тётка Франческа протягивает Петрику кусочек белой булочки, намазанной чем-то чёрным, вроде смолы.
— Это бутерброд с паюсной икрой, — объясняет она. — Какой-то панок носом закрутил, не съел. А мы люди не гордые, всё съедим. Да, Петрик?
Бутерброд пахнет селёдкой и необыкновенно вкусен. Он в сто раз вкуснее, чем корочки сыра! Однако Петрик не забывает попросить у сестры корочки, за которыми явился.
— Держи, — поспешно суёт ему в карман жменьку корочек Ганнуся. — Только дома никому не говори. Добре?
— Ей-богу, я не скажу, — божится Петрик, — чтобы меня гром убил…
Этой клятве Петрик научился у Франека, который ещё и не такие клятвы знает.
Недалеко от бара Петрика догоняет прямой, как палка, со втянутыми щеками фонарщик. Он тоже живёт в одном коридоре с Петриком.
Увидев, что Петрик уплетает корочки от сыра, фонарщик спросил:
— Разве твой дядя выиграл по лотерейному билету?
— Чего? — не понял Петрик.
— Я говорю, твой дядя разбогател?
— Вы же знаете, прошу пана, мой дядя сапожник,
— Да, да, я знаю, что твой дядя — сапожник, — широко улыбается фонарщик. — И я от души радуюсь, что вы имеете средства покупать сыр. Ведь он теперь так вздорожал… А что не вздорожало? Ах, какие трудные времена приходится переживать… Даже за суррогатный кофе изволь платить по повышенной иене… А вкус сыра я даже позабыл, не могу покупать…
— Мы не покупаем, — поспешил заверить Петрик. — Эти корочки моя сестричка Ганнуся собирает с тарелочек в баре «Тибор».
Вслед за тем Петрик поспешно достал из кармана все до единой корочки и великодушно протянул фонарщику.
— Ешьте на здоровье, прошу пана… я уже наелся, — солгал Петрик.
— Дай бог тебе здоровья, хлопче, — погладил Петрика по голове фонарщик.
Но корочек он почему-то не захотел брать. А зря, это они только сперва кажутся такими горькими и немножко свечкой пахнут, а потом — ничего, вкусные…
Фонарщик пошарил рукой в своей матерчатой сумке, вынул оттуда небольшой хрустящий целлофановый кулёчек и высыпал на ладошки Петрика сложенные лодочкой три белоснежных «рафинадика».
— Когда у тебя пройдут зубки, выпьешь сладкий кофе, — сказал добрый старик.
«Наверно, только взрослые люди могут долго терпеть, чтобы не съесть сахар», — думает Петрик, провожая глазами удаляющегося фонарщика.
Кривясь от боли, Петрик тут же сгрыз один кусочек. Два остальных он решил поделить между дядей Тарасом и тётей Мариной. А мама? Она может обидеться, подумает, что Петрик её не любит… Нет, мама не возьмёт, она скажет, чтобы отдать Тымошику. Хорошо, но у него ещё нет ни одного зубика, а сахар твёрдый как камень…
Петрик забежал во двор и стал невольным свидетелем безотрадной картины. Впрочем, кое-кого из соседей, глядящих вниз из окон и балконов, ссора у бывшего гаража потешает.
Пани Андрииха лупит мусорщика. Испуганная Юлька и золотушный Ясек ревут, обливаясь слезами.
— Ах ты, синерожий пьяница! — охрипшим голосом надрывно кричит пани Андрииха. — А чтоб тебя уже труна от меня забрала! В доме нужда такая, что хоть петлю на шею, а он, ирод, последний пиджак пропил! И ещё смеяться?! Смеяться?! Я уже едва ноги волочу, а ты пропивать?! Пропивать?! Да лучше мне умереть, люди добрые, чем глядеть на этого батяра-пропойцу. И он ещё смеётся!
— Мария-Терезия… крулева моя… — молит мусорщик, — беды моей ради, только не стукай ты меня по башке…
Мусорщик падает на землю и ползает у ног Андриихи. А сам хохочет и хохочет…
Этот необычный для всегда угрюмого мужа смех заставляет Андрииху прекратить избиение. Она тревожно заглядывает мусорщику в лицо и бледнеет.
— Никак рехнулся…
И стоит как вкопанная, будто сразу онемев, с бессильно поникшими вдоль туловища большими натруженными руками.