Тайна "зеленого золота"
Шрифт:
— Я, — молвила молодая нежная петрушка, — сейчас у людей в почете. А раньше меня считали символом горя. Из меня, в дни печали, делали венки. Веточки мои вплетали в букеты роз, чтобы люди помнили, что веселье — не вечно.
— А у меня другая биография, — прошуршал сельдерей темно-зелеными листьями. — Еще в древней Греции мной украшали комнаты в дни праздников. Моими венками награждали победителей в состязаниях. Даже в скульптурных украшениях можно увидеть изображения моих листьев. А на монетах острова Сардиния нарисована красивая ваза, на которую опирается женщина. А в вазе —
— И я, — мягко напомнил о себе укроп, — в древности считался красивым растением. Да и сейчас не плох. Мой запах, как говорили люди, ценили не меньше, чем запах роз. Древнегреческая поэтесса Сафо (Сапфо), жившая в седьмом-шестом веке до нашей эры, меня прославила в стихах: «Венком обхвати, Дика моя, волны кудрей прекрасных, нарви для венка нежной рукой, свежих укропа веток...»
— А теперь, клянусь чесноком, как говорили египтяне, — вмешался в разговор длинный чеснок с соседней грядки, — всех нас называют кухонными растениями, хотя в древности я считался символом бессмертия. Ну и пусть называют! Главное — мы полезны! Это лучше, чем быть сорняком! — махнул чеснок перышком в сторону лебеды, торчавшей у забора.
— Я тоже кухонный, — вставил словечко лук, — и этим горжусь! Мои дикие братья до сих пор растут на полях и в лесах. В горах Тянь-Шаня столько лука, что китайцы назвали эти горы Дзинг-Линь — Луковые горы. Давным-давно греки называли меня «луком победным», что означает по-гречески — «панцирь». Рыцари под стальными латами носили мои луковки как талисманы. Я входил в состав бальзамов. Тело умершего человека обкладывали луком и чесноком.
С древних времен врачи считают, что мой луковый запах спасает людей от болезней. Это верно. Я вырабатываю летучие ядовитые вещества, которые несут смерть микробам-невидимкам. Эти вещества — фитонциды — за несколько секунд убивают всех микробов, что находятся поблизости. «Лук — от семи недуг», — вот как обо мне говорят люди! — от такого красноречия лук еще больше позеленел и заблагоухал так луковым ароматом, что ветер, дремавший на соседней грядке, чихнул, заворочался. А раз проснулся ветер, шепот трав уже не услышишь.
Хозяйка с полки уронила банку со специями. Черная горошина перца запрыгала по столу и попала в пакет с лавровыми листьями.
— Привет! — сказала черная горошина.
— Привет, — вежливо откликнулся пахучий лавровый лист. — Откуда ты такая шустрая?
— Я с «острова пряностей», не слышал? Это в Индии. Ягодка с лианы. Вот кто я.
— Ягодка? Такая черная и сухая? — удивленно воскликнул лавровый лист.
— На лиане я была красной, потом желтой. А когда меня высушили, стала черной. Но я — лиановая ягодка!
— Ну и ягодка! — лизнул горошину лист. — Горькая.
— Что ты понимаешь в ягодах, пахучий куст! Суповая приправа! В середине века нас ценили наравне с золотом! Горошинами черного перца расплачивались, как деньгами. Корабли оценивали по тому, сколько в трюм вмещалось перца. Купцов, и тех называли «мешками перца», а не «денежными мешками». Да без меня какой вкус у супа?!
— Не горький, — спокойно отвечал лавровый лист.
—
Лавровый лист вздыхал. Он хотел сказать черной горошине, что и сам с очень красивого дерева, растущего на Кавказе. Что лавровое дерево в древности было посвящено античному богу Аполлону — покровителю науки и искусства. Что слово «лауреат» означает — увенчанный лаврами. Что лавровый венец — символ признания и славы поэта, мыслителя, победителя олимпийских игр.
Но ничего не сказал лавровый лист. Он скромно молчал, слушая гостью. Не случайно в переводе с латинского языка дерево, листья которого известны как пряная приправа, называется «лавром благородным».
Зеленый лягушонок сидел на камушке и таращил на все глаза. Прилетела стрекоза, прошелестела прозрачными крылышками:
— Э-эй! Зеленый пузырек! Не сиди на солнышке. Высохнешь!
Из травы выглянул кузнечик, поводил длинными усами, пострекотал — и снова в траву, к приятелям-кузнечикам, рассказать о новеньком.
К камушку, к самым ногам лягушонка, подбежал водомер, постоял на зеркальной глади пруда, ничего не сказал, только подумал: «Зеленый еще...»
Мимо лягушонка прошли длинные тонкие палки. Глянул лягушонок вверх, а на палках — белое пушистое облако.
— Прячься скорее! Прячься! — промямлила улитка, уползая в свою раковину-домик. — Съедят!
Лягушонок даже не сдвинулся с места. Сидит себе на камушке, таращит на все глаза, удивляется.
Вдруг из воды выглянуло что-то зеленое, с большими глазами, уставилось на лягушонка. А вот еще, и еще!
Испугался лягушонок, прыгнул в воду, спрятался под корягой, притих.
— Эх ты, глупый! — проквакала взрослая лягушка, усевшись на теплый камушек. — Это же твои старшие братья и сестры. А прятаться надо от цапли.
В тихой заводи жила раковина-гордячка. При всяком удобном случае она говорила:
— Я — перламутровая! Из моих раковин делают перламутровые пуговицы. Потому и зовут меня — Перловицей. Я не какая-то там катушка или прудовик, у которого и раковина — не раковина, а так себе, завитушка! Я — двустворчатая! К тому же у меня мягкая розовая нога. А мантия?! Какая мантия на мне! Вы только взгляните!
Однажды, расхваставшись, перловица слишком широко распахнула створки своей раковины. В это время по берегу шла серая ворона и заглянула в раковину.
— Действительно, хороша! Вкусна! — каркнула ворона, съев перловицу.
Старый замшелый рак вылез из-под коряги, грустно покачал клешнями и назидательно сказал рачатам:
— Чтобы правильно поступать, надо думать. А чтобы думать, надо иметь хотя бы небольшую голову. А у перловицы ее совсем не было.