Тайна Животворящего Креста

Палев Михаил

– Его обнаружила в Иерусалиме мать императора Константина святая Елена, – вспомнил я.

– Согласно христианской традиции третьего мая триста двадцать шестого года по юлианскому календарю, – добавил Липатов. – Пишите!

И записал шариковой ручкой на бумаге цифру «326».

– Как там дальше? «От утраты до Обретения Креста прошло два раза по семь лет». Второй раз крест был утрачен после разорения Иерусалима персидским царем Хосровом. Иерусалимский Крест находился в персидском плену с шестьсот четырнадцатого по шестьсот двадцать восьмой год, пока не был отдан обратно персидским военачальником Хорямом в обмен на обещание византийцев помочь ему войсками во внутренней смуте. Вот вам и два раза по семь лет!

– А третья утрата?

– Тут уже

не так все просто. Дело в том, что спустя десять лет после Второго Обретения Креста Иерусалим сдался арабскому войску, начавшему победное распространение ислама на Востоке. Крест во избежание окончательной утраты разделили на части и вывезли кораблями в Константинополь и другие места. Одну из частей спустя некоторое время вернули обратно в Иерусалим, где она хранилась до эпохи Крестовых походов.

– Иерусалимская часть Креста была потеряна в битве при Хаттине, – вспомнил я. – Тогда после разгрома рыцарского войска все решили, что святыню захватили мусульмане.

– Верно, это было в тысяча сто восемьдесят седьмом году. Так сообщил франк Эрнул, участник сражения. Однако он также рассказывает историю о неком тамплиере, который спустя несколько лет после битвы сообщил о том, что закопал Крест и может указать то место. Однако поиски не увенчались успехом. Но, как видно из зашифрованного текста, в среде христиан в те времена, – а скорее всего, во времена судов над тамплиерами, – было распространено убеждение, что великий магистр тамплиеров, охранявших святыню, тайно похитил иерусалимский Животворящий Крест еще за два года до сражения в надежде получить преимущества в борьбе за обладание христианской Палестиной. Так что пишем число тысяча сто восемьдесят пять и прибавляем к нему число «трижды по семь да еще семь и еще раз по семь», то есть двадцать восемь, умноженное на семь, что есть сто девяносто шесть. Итого?

– Тысяча триста восемьдесят один, – ответил я. – Это год, когда Тозо привел на земли Паштровичей войска венгерского короля, чтобы с их помощью завладеть святыней. Но не смог завладеть, поскольку, по мнению Тозо, «Господь был разгневан убийством безвинных христиан христианским же войском». И он уверовал в новую дату обретения святыни, которую ему сообщила Анна Дандоло в его видении.

– Верно! И теперь мы можем вычислить эту дату! – с довольным видом воскликнул Липатов. – Я уверен, что это важнейшая часть ключа к тайне.

– Тогда прикинем, – забегал я ручкой по бумаге. – «От обретения до утраты такой же длинный путь, как от утраты до обретения». Значит, если принять за дату утраты тысяча сто восемьдесят пятый год, отнять дата первого обретения триста двадцать шесть… Получается восемьсот пятьдесят девять. От утраты до обретения… тысяча сто восемьдесят пять плюс восемьсот пятьдесят девять равно две тысячи сорок четыре. Как?! Две тысячи сорок четвертый год?

– Вы огорчены, что вам не удастся лично поучаствовать в обретении святыни? – иронически улыбнулся Липатов, глядя на мое разочарованное лицо. – Сейчас я вас успокою. Дело в том, что мой дядя верил в это пророчество, в то, что в манускрипте Тозо указана истинная дата Третьего Обретения Креста. И я теперь вижу, что он был прав! Обратите внимание на то, что первое обретение по пророчеству францисканца произошло спустя семь лет после обнаружения самого Креста, то есть в триста девятнадцатом году. Но есть другая версия обретения Креста, впоследствие забытая, но долгое время известная определенному кругу монахов и священнослужителей. Сейчас я вам ее поведаю. Это одна из глубоких тайн христианства. Устраивайтесь поудобнее!

Глава 9

– Многие подвергали сомнению укоренившуюся легенду об обретении Креста Еленой – матерью императора Константина Великого, сделавшего христианство государственной религией Римской империи. Эта история описана многими авторами того времени: Амвросием Медиоланским, Руфином, Сократом Схоластиком, Феодоритом Кирским, Сульпицием Севером, Созоменом. Однако ни один из них не был современником обретения Креста в триста двадцать пятом

или триста двадцать шестом году императрицей Еленой! Даже Амвросий Медиоланский, самый старый из перечисленных авторов, родился лет через пятнадцать после описываемого события. К тому времени, как он решил поведать об этом событии, прошло почти пятьдесят лет. При отсутствии письменных источников и смерти большей части очевидцев визита святой Елены в Иерусалим ценность описаний указанных авторов весьма сомнительна.

– Да, верно, – согласился я, с улыбкой вспомнив некоторые рассказы ветеранов Великой Отечественной. – Но есть ли свидетельства современников святой Елены и Константина Великого?

– Есть. Наиболее раннее из дошедших до нас – церковного историка Евсевия Кесарийского, лично знакомого с императором Константином и его матерью. Он сообщает об открытии «божественной гробницы», однако не упоминает ни об обретении Животворящего Креста, ни об участии в этом событии царицы Елены. По его рассказу, пещеру, где был погребен Христос, нашли в ходе борьбы с языческими храмами. Когда по приказу Константина срывали насыпь храма «всладострастному демону любви», то есть богини Венеры, то «вдруг во глубине земли, сверх всякого чаяния, показалось пустое пространство, а потом Честное и Всесвятое Знамение спасительного Воскресения. Тогда священнейшая пещера сделалась для нас образом возвратившегося к жизни Спасителя». Евсевий не уточняет, что именно представляло собой знамение, но, со всей очевидностью, это не был Крест Спасителя. По Евсевию, царица Елена воздвигла церковь в Вифлееме, около другой пещеры, где Христос родился во плоти. Евсевий и более поздний византийский историк Сократ Схоластик приводят письмо императора Константина к епископу Макарию Иерусалимскому, в котором император дает указания о постройке храма на месте открытия «знамения святейших страстей». Однако Константин в письме не называет Креста, а просто говорит об открытии Святого места.

– Странно, – удивился я.

– Еще более странно вот что: если современники царицы Елены и императора Константина ничего не сообщают об обретении Креста, то в церковных кругах конца четвертого века уже твердо уверены в том, что обретение Креста произошло при Константине. Впервые в сохранившихся текстах история обретения Креста появляется в развернутом виде у Амвросия Медиоланского только в триста девяносто пятом году. В «Слове на кончину Феодосия» он рассказывает о том, как блаженная Елена велела копать на Голгофе и обнаружила там три креста. По надписи «Иисус Назорей, Царь Иудейский» нашла она истинный Крест и поклонилась ему. Также она нашла гвозди, которыми был распят Господь, и один из них вставила в узду, а другой – в диадему. Вот, собственно, отсюда и начинается легендарная история.

– Но если Крест не был обретен императрицей Еленой, то кому и когда он на самом деле был явлен?

– Он действительно был явлен византийской императрице Елене, – насладившись моим недоумением, сообщил Липатов. – Но не в триста двадцать шестом году и не матери императора Константина Великого.

– Как так?! – воскликнул я. – Была еще одна императрица Елена?

– Совершенно верно! Это была славившаяся своим благочестием ревностная христианка, дочь императора Констанция Второго. Крест был ей явлен во время ее путешествия в Иерусалим в триста пятьдесят шестом году. Подчеркиваю: явлен ей лично, но не обретен христианским миром.

– Но если она была такая благочестивая, то чем же не угодила церковным историкам?! – изумился я.

– Увы! – вздохнул Липатов. – Помимо этого, она была женой врага христиан – императора Юлиана Отступника. В триста пятьдесят пятом году больной император Констанций Второй, беспокоясь о преемнике, выдал свою единственную дочь Елену замуж за внучатого племянника Константина Великого – Флавия Клавдия Юлиана и провозгласил его цезарем. Юлиан был сторонником язычества на основе неоплатонизма. В те времена среди распущенной нигилистически настроенной аристократической молодежи было модно противопоставлять культуру языческих философов «христианскому мракобесию».