Тайна
Шрифт:
На следующее утро первым посетителем был поверенный, тоненький, лысый, вежливый старичок, который знал капитана Тревертона и отца его. Он пришел в полной уверенности, что с ним желают посоветоваться о каких-нибудь делах, касающихся портдженского имения и слишком запутанных для того, чтобы их можно было объяснить через переписку. Когда же он услышал настоящую причину этого свидания и когда письмо, найденное в Миртовой комнате, было прочитано ему, то нечего говорить, что еще в первый раз в его долгой жизни, полной столкновений с самыми разнообразными клиентами, встретилось ему подобное обстоятельство: полнейшее изумление парализовало все способности мистера Никсона и лишило его возможности в продолжение нескольких минут произнести хоть одно
Но когда мистер Фрэнклэнд объявил ему свое намерение возвратить деньги в случае несомненности письма, то старый законник вдруг снова получил дар слова и начал оспаривать это намерение с искреннею горячностью человека, который отлично понимает выгоду быть богатым и который знает, что значит выиграть или потерять сорок тысяч фунтов стерлингов. Леонард терпеливо слушал, между тем как адвокат разглагольствовал с своей точки зрения. Он доказывал, как невозможно было мистрисс Тревертон с помощью одной только горничной, без вмешательства посторонних, устроить подобный подлог дитяти, говорил, что, судя по различным наблюдениям над человеческою природою, эти посторонние лица должны были выдать тайну, и, таким образом, в течение двадцати двух лет она бы, конечно, была узнана в Западной Англии и в Лондоне теми, кто знал семейство Тревертона или лично, или по слуху.
После этого адвокат перешел к другим возражениям. Выслушав их до конца, Леонард заметил, что они, может быть, и остроумны, но в то же время объявил, что они не произвели никакой перемены в его мыслях о письме и об обязанностях, которые он считал необходимым исполнить. Он сказал, что не станет действовать решительно, пока не выслушает мистрисс Джазеф; если же ее слова покажут, что Розамонда не имеет никакого нравственного права пользоваться своим состоянием, то он немедленно возвратит его тому, кто имеет на это право, то есть мистеру Андрею Тревертону.
Мистер Никсон увидел, что никакие доказательства и доводы не могут поколебать решимости мистера Фрэнклэнда и что никакое убеждение не заставит Розамонду употребить свое влияние для того, чтобы уговорить мужа переменить свое намерение. Адвокат понял, что если он будет далее продолжать свои возражения, то мистер Фрэнклэнд или пригласит другого советника, или, действуя без чужой помощи, сделает какую-нибудь важную ошибку против законного порядка при возвращении денег. Вследствие этого мистер Никсон согласился оказать своему клиенту помощь, в случае если будет необходимо войти в сношение с мистером Тревертоном. Он выслушал с вежливою покорностью вопросы, которые Леонард думал предложить мистрисс Джазеф, и когда пришлось ему отвечать, то он сказал с самым легким сарказмом, что вопросы эти очень хороши с нравственной точки зрения и вызовут, конечно, ответы, полные самого романтического интереса. Но, прибавил он, так как у вас есть уже дитя, и, если я смею позволить себе подобное предложение, могут быть еще дети, и так как эти дети, придя в совершенный возраст, могут узнать о потере материнского состояния и пожелают осведомиться о причине принесенной жертвы, то я посоветую вам, если дело это останется семейным и не будет разбираться судебным порядком, взять от мистрисс Джазеф, кроме словесного показания, еще письменное удостоверение, которое вы могли бы оставить детям после вашей смерти и которое, в случае необходимости, могло бы оправдать вас в глазах их.
Этот совет был слишком важен и разумен для того, чтобы не обратить на себя внимания. По просьбе Леонарда мистер Никсон составил немедленно род свидетельства, удостоверяющего в подлинности письма, написанного на смертном одре последнею мистрисс Тревертон к своему мужу, и в точности показаний, заключающихся в нем об обмане капитана Тревертона и о настоящем происхождении ребенка. Сказавши Леонарду, что он хорошо сделает, если подпись мистрисс Джазеф закрепит подписью двух свидетелей, мистер Никсон передал этот документ Розамонде, которая прочла его вслух мужу. Увидев, что ни муж, ни жена не делают никакого возражения и что, покамест, ему делать больше нечего, адвокат встал и начал откланиваться. Леонард обещал увидеться еще с ним в случае необходимости в продолжение этого дня, и мистер Никсон удалился, повторив еще раз, что за все время своей практики он ни разу не встречал такого необыкновенного случая и такого упрямого клиента.
Через час после ухода его доложили о новом госте. Шум знакомых шагов послышался за дверью, и дядя Джозеф вошел в комнату.
С первого взгляда Розамонда увидела перемену в его лице и манерах. Он казался измученным усталостью, и походка его утратила ту живость, которая так была заметна во время его посещения Портдженской башни. Он начал было извиняться, что пришел немного поздно, но Розамонда перебила его словами:
— Мы знаем, что вы нашли ее адрес, но больше ничего не знаем. Что с нею? Оправдались ли ваши опасения? Действительно ли она больна?
Старик грустно покачал головою.
— Помните, — сказал он, — что я говорил вам, когда показывал ее письма? Да, миледи, она так больна, что даже слова, которые вы поручили мне передать ей, не могли облегчить ее.
Эти простые слова наполнили сердце Розамонды странною боязнью и помешали ей отвечать. Она только могла с беспокойством взглянуть на дядю Джозефа и знаком указать ему на стул, стоявший подле дивана, на котором она сидела с мужем. Старик сел и начал рассказывать следующее:
Первым делом его по приезде в лавку своего соотечественника немца-хлебника было справиться о местности почтового отделения, в которое он адресовал письма к Саре; оказалось, что оно находилось в нескольких шагах от дома его друга. Разговор зашел у них о причине приезда старика в Лондон, о его надеждах и боязни за успех; отсюда начались разные расспросы и ответы, и тут открылось, что хлебник, в числе других покупателей, снабжал бисквитами, которыми славилась его лавка, одну содержательницу соседней гостиницы. Бисквиты покупались для одной больной дамы, жившей в этой гостинице, и трактирщица, приходя в лавку хлебника, высказывала свое удивление, что такая почтенная и так аккуратно платившая особа лежала больная, без друзей и знакомых, и что она жила под именем мистрисс Джемс, между тем как на белье ее была метка: «С. Джазеф». Дойдя до такого неожиданного открытия, старик немедленно взял адрес гостиницы и на другой день рано утром отправился туда.
Сильно огорчился он, когда увидел, что опасения его насчет здоровья племянницы оправдались, и на другой день, придя к ней, был сильно поражен нервическим волнением, которое овладело ею при приближении его к ее постели. Но он не терял бодрости и надежды до тех пор, пока не передал Саре поручения мистрисс Фрэнклэнд и не увидел, что оно решительно не произвело того благодетельного действия, которого он ожидал. Напротив того, слова мистрисс, казалось, еще более взволновали и испугали Сару. Между множеством вопросов о мистрисс Фрэнклэнд, о ее обращении со стариком, о том, что она говорила, наконец, обо всем, на что дядя Джозеф мог отвечать более или менее удовлетворительно, Сара предложила два, на которые он решительно не знал, что ответить. Первый вопрос был, говорила ли что-нибудь мистрисс Фрэнклэнд о тайне? Второй — можно ли было заключить по чему-нибудь из сказанного ею, что она отыскала Миртовую комнату?
В то время, как дядя Джозеф сидел у постели племянницы и тщетно старался убедить ее принять дружеские и успокоительные слова мистрисс Фрэнклэнд за достаточное объяснение на вопросы, на которые он не в состоянии был точнее отвечать, пришел доктор. Спросив больную кое о чем и поговорив о посторонних вещах, он отвел старика в сторону и объяснил ему. что страдание в сердце и стеснение в дыхании, на которые жаловалась его племянница, были гораздо серьезнее, чем это могло казаться человеку, не посвященному в тайны медицины. Поэтому он просил дядю не говорить больной ничего, что бы могло ее обеспокоить и таким образом сделать болезнь ее опасною.