Тайна
Шрифт:
Розамонда сделала несколько шагов вперед, стала у столика, на котором лежало письмо, и положила на него руку, не сводя глаз с лица Леонарда.
— А какой же это сюжет, Розамонда? — спросил он.
— Вот какой: я хочу сосредоточить весь интерес моего рассказа на двух молодых супругах. Оба они будут нежно любить друг друга, так, как мы, Лэнни, и оба будут из нашего сословия. После некоторого времени счастливой жизни, когда уже у них будет ребенок, который еще более укрепит их взаимную любовь, страшное открытие, как громовой удар, внезапно поразит их. Муж думал, что он выбрал себе
— Как, например, твое… — заметил Леонард.
— Как имя Тревертонов, — продолжала Розамонда, между тем как рука ее беспрестанно водила письмом по столу. — Муж этот такого благородного рода, как, например, твой, Леонард, и вдруг страшное открытие покажет ему, что жена его не имеет никакого права на древнее имя, которое она носит.
— Ну, — сказал Леонард, — я не могу сказать, что одобряю твою идею. — Она заставит читателя выказать сочувствие к женщине, которая, на самом деле, оказывается обманщицей.
— Нет, — горячо вскричала Розамонда, — нет! Это женщина честная, женщина, которая никогда не унижалась до обмана, женщина, полная ошибок и недостатков, но готовая для истины на все жертвы. Выслушай меня до конца, Лэнни, и тогда уж произноси приговор.
Глаза ее наполнились горячими слезами, но она быстро отерла их и продолжала:
— Героиня моя взрастет и выйдет замуж, ничего не зная — заметь это — ничего не зная о своем настоящем происхождении. Внезапное разъяснение истины страшно поразит ее, она увидит себя застигнутою бедствием, которого она не в силах была отстранить. Она будет испугана, подавлена, уничтожена этим открытием, оно разразится над нею, когда ей не на кого рассчитывать, кроме на самое себя; она будет иметь силу скрыть это от мужа, но победит свою слабость и, добровольно, расскажет ему все. Теперь, Лэнни, как назовешь ты эту женщину? Обманщицей?
— Нет, жертвой.
— Что ж бы ты сделал с нею, если б писал этот рассказ? Как заставил бы ты поступить с нею мужа? Это вопрос, который ближе касается мужчины и которого женщина не в состоянии разрешить удовлетворительно… Я не знаю, поэтому, как закончить рассказ? Скажи, милый, что бы ты сделал в этом случае?
Голос Розамонды звучал грустнее и грустнее и при последних словах принял самое жалобное выражение. Она подошла близко к мужу и нежно прижала руку к его волосам.
— Что бы ты сделал, милый, — повторила она, наклоняясь дрожащими губами к его голове.
Он с каким-то неприятным чувством повернулся в кресле и отвечал:
— Я не пишу повестей, Розамонда.
— Положим, но как бы ты поступил, если б сам был этим мужем?
— На это мне трудно отвечать. У меня не живое воображение, моя милая. Я не в состоянии мысленно поставить себя в положение другого и сказать, как бы я действовал на его месте.
— Но предположи, что жена твоя была бы так близко от тебя, как я теперь? Предположи, что она открыла тебе страшную тайну и стояла пред тобою, как стою теперь я, ожидая одного доброго слова и заключая в нем все счастие своей жизни… О, Лэнни, ведь ты не заставил бы упасть к ногам своим эту бедную женщину с разбитым сердцем? Ты не забыл бы, что, каково ни было ее происхождение, она всегда была верным созданием, которое любило, берегло и утешало тебя со дня брака и взамен просило только позволения склониться головою на грудь твою и желало только слышать от тебя, что ты любишь ее? Ты не забыл бы, что она заставила себя открыть тебе роковую тайну, потому что, полная честности и любви к мужу, решилась лучше быть презренной и забытою, чем жить, обманывая его? Ты не забыл бы всего этого и раскрыл бы объятия матери своего ребенка, предмету твоей первой любви, несмотря на то что она происхождением своим занимает очень низкое место в мнении света? О, да, Лэнни, ты сделал бы это, я уверена в том!
— Розамонда, твои руки дрожат, твой голос изменяет тебе. Ты так взволнована этим вымышленным рассказом, как будто он — истинное происшествие.
— Ты бы привлек ее к своему сердцу, Лэнни? — продолжала спрашивать Розамонда. — Ты бы раскрыл ей объятия, не задумавшись ни на минуту?
— Постой, постой. Ну да, может быть, я сделал бы это.
— Может быть? Только может быть? О, милый, подумай еще и скажи, что ты верно поступил бы так.
— Если ты этого хочешь, так изволь: да, я поступил бы так.
При этих словах Розамонда отошла от него и взяла со стола письмо.
— Ты не предложил мне, — сказала она, — прочитать тебе письмо, найденное в Миртовой комнате; теперь я сама предлагаю это тебе.
Произнося эти слова, молодая женщина дрожала, но голос ее был тверд и ясен, как будто сознание невозможности избежать объяснения тайны придало ей решимость пренебречь всеми опасностями.
Леонард повернулся к тому месту, откуда слышался голос жены; на лице его выражалось беспокойство с удивлением.
— Ты так быстро, — сказал он, — переходишь от одного предмета к другому, что я едва могу следовать за тобою. В одно мгновение от романтического заключения повести ты перескочила к положительному чтению старого письма.
— Может быть, — отвечала она, — между тем и другим есть больше отношения, чем ты думаешь.
— Больше отношения? Какое отношение? Я не понимаю.
— Письмо все объяснит тебе.
— Отчего ж письмо? Отчего не ты объяснишь мне?
Розамонда подметила выражение беспокойства на лице его и увидела, что только теперь он начинал серьезно вслушиваться в ее слова и придавать им какое-нибудь значение.
— Розамонда, — вскричал Леонард, — здесь есть какая-то тайна!
— Между нами нет тайн, — быстро отвечала она. — Их никогда не было и никогда не будет.
И молодая женщина подвинулась вперед, чтобы занять свое любимое место на его коленях, но остановилась и снова отошла к столу. Потом, собравшись с силами, начала так:
— Сказала ли я тебе, где я нашла бумагу, которую вложила тебе в руку в Миртовой комнате?
— Нет, не говорила.
— Я нашла ее за рамкою того портрета — портрета женщины-привидения; я немедленно раскрыла ее и увидела, что это было письмо. Первые две строчки и одна из двух надписей, заключавшиеся в нем, были написаны почерком, слишком знакомым мне.
— Чьим же?
— Почерком последней мистрисс Тревертон.
— Твоей матери?
— Последней мистрисс Тревертон.