Тайная история атомной бомбы

Бэгготт Джим

Следующим утром Скадрон снова был в Харвелле, но Фукс отказывался сделать официальное признание. Они поехали в «Корону и чертополох», гостиницу на реке неподалеку от Абингдона, где пообедали. На обратном пути Фукс принял решение. «Что вы хотите знать?» — спросил он. Скадрон хотел знать, когда Фукс начал выдавать атомные секреты и как долго этим занимался. «Я начал в 1942 году. Последняя подобная встреча у меня была в прошлом году», — ответил Фукс. Скадрон был потрясен. Он-то думал, что речь идет о единственном акте шпионажа в Нью-Йорке. Он начинал понимать, что все это было гораздо серьезнее, чем кто-либо мог себе представить.

27 января Фукс

приехал в Лондон, пошел в Министерство обороны и написал полное признание. Когда Скадрон попросил его более подробно сообщить, какую именно информацию он передал СССР, Фукс отказался. Он обосновал это тем, что у Скадрона нет соответствующей степени допуска к секретной информации.

В ходе последующих бесед с Майклом Перрином, заместителем директора проекта «Трубные сплавы», имевшим нужную степень допуска, Фукс признался, что сообщил СССР базовую информацию о конструкции бомбы «Супер».

МИ-5 не имела права на его арест. 2 февраля Леонард Берт, руководитель Особого отдела, теперь уже весьма опытный в деле ареста шпионов-атомщиков, взял Фукса под стражу в кабинете Перрина в Шелл-Мекс-Хауз в лондонском районе Стрэнд. Фуксу вменили в вину выдачу информации, которая могла быть полезна неприятелю, и в нарушении Закона о государственных тайнах.

Фукс отказывался сделать официальное признание, считая, что уже сообщенные факты избавят его от последствий и он сможет продолжить работу в Харвелле. Теперь его мир обрушился.

Двумя днями позже Оппенгеймер сидел в устричном баре на Нью-йоркском центральном вокзале. Там он и узнал о предательстве Фукса из New York Times. Роберт читал сенсационные заголовки, мрачнея на глазах.

Как началась гонка ядерных вооружений

В истории гонки вооружений открылась новая глава, которая в конце концов должна была завершиться трагедией. Самое худшее заключалось в том, что трумэновская оценка позиции СССР была в целом правильной. Если СССР мог создать бомбу, он бы непременно это сделал.

Сахаров писал через много лет: «Советское правительство уже понимало потенциал нового оружия, и ничто не могло разубедить этих людей в необходимости его разработки. Любые шаги США к отказу от работ над термоядерным оружием или попытки приостановить этот процесс были бы восприняты либо как хитрость, либо как обманный маневр, либо как свидетельство глупости или слабости. Так или иначе реакция СССР была бы одинаковой: чтобы не попасть в ловушку, нужно было воспользоваться недальновидностью соперника при первой возможности».

В Америке на атомное и термоядерное оружие планировалось потратить 5,5 триллионов долларов. Кроме того, предстояло потратить астрономические суммы в рублях, фунтах стерлингов, юанях, франках и, возможно, в рупиях.

Все это ради оружия, которое было попросту страшно применять.

Эпилог Гарантированное взаимное уничтожение

Несмотря на прогнозы и дальновидную мудрость военных руководителей государства, физики ощущали глубокую личную ответственность за то, что предложили и поддержали идею разработки ядерного оружия, а затем помогли — сильно помогли — сделать его реальностью. Нам никогда не забыть этого оружия: оно на самом деле было применено и так безжалостно драматизировало всю антигуманную и жестокую природу современных войн. В определенном смысле, который не получится затушевать ни пошлостью, ни юмором, ни преувеличениями, физики познали грех; это знание, которое

они уже не могут утратить.

Эти слова Оппенгеймер произнес на лекции в Массачусетском технологическом институте в ноябре 1947 года. Его мысль кажется ясной, но в чем, собственно, заключается тот грех, который познали физики?

Научный путь, ведущий в Хиросиму и Нагасаки, начинается от Фриша и Мейтнер, которые сидели на бревне в Кун- гэльве и искали бумагу, чтобы записать вычисления. Было ли грехом само открытие деления ядра? А доклад Фриша — Пайерлса о критической массе? Открытие плутония? Само- поддерживающаяся ядерная цепная реакция?

Нет. По своей природе научные факты никак не связаны с нравственностью: они не могут быть моральны или аморальны, они не добро и не зло. Они просто существуют, как камень или дерево. Это же касается и научного факта взрывной цепной ядерной реакции. Разумеется, есть люди, правые или неправые в моральном отношении, добрые или злые. И теперь, когда, бесспорно, справедливо сказать, что многие великие физики того поколения оказались вовлечены в проект по созданию самого страшного в мире военного оружия и не имели возможности повернуть назад, нужно сделать весьма необычный логический ход, чтобы признать их открытия и их участие в этих разработках греховными.

Получилось оружие, о котором Фриш правильно сказал в 1940 году — что ему «практически невозможно противостоять». И оно появилось в годы, когда миру угрожало одно из опаснейших зол. Стечение исторических обстоятельств привело к поразительной ситуации, в которой не могла не начаться та цепочка, звеньями которой стали открытие деления ядра, создание атомной бомбы, бомбардировка Японии и разработка советского ядерного оружия.

Научный факт деления ядра, открытый физиками, поставил ученых в один ряд с вершителями судеб мира. Чарльз Перси Сноу писал: «С открытием ядерного распада физики чуть ли не за одну ночь стали практически самым важным военным ресурсом, которым может воспользоваться суверенное государство». Ученые оказались втянуты в процесс принятия политических и военных решений в конце длительной и глубоко аморальной войны, войны, которая запомнилась безжалостным, ни с чем не сравнимым варварством. Из-за того что они обладали научным опытом, физиков вынуждали участвовать в принятии решений, кому жить, а кому умирать. Эти ученые больше привыкли сидеть в лаборатории и спокойно оценивать результаты экспериментов и верность абстрактных научных теорий. Физики приобрели, как выразился Оппенгеймер, «глубокую личную ответственность» за принятие судьбоносных решений (или по крайней мере участвуя в этом) на фоне по определению неоднозначных политических и военных событий. Физики были совсем не готовы к таким решениям.

Сегодня мы вспоминаем об атомных бомбардировках Хиросимы и Нагасаки с высоты 60 лет относительного мира, который хоть и нарушают войны, но это войны не тотального, всеохватного масштаба. Многие вспоминают об этих бомбардировках с ужасом или с чувством глубокого стыда. Конечно же, атомные бомбардировки стали трагедиями. Но в те времена слишком очевидны были те проявления жестокости, которыми запятнали себя нацисты и японцы, поэтому сброс на немецкие и японские города зажигательных и атомных бомб представлялся более приемлемым, «меньшим» злом. Атомные бомбардировки Хиросимы и Нагасаки просто попали в череду катастроф в длинном списке других фатальных бедствий и положили конец войне столь выразительно и мощно, что намертво засели в сознании всех, кто жил тогда и кто живет теперь.