Тайная история
Шрифт:
«Ну, они, как бы, это… не отсюдова были. Такие… м-м… смуглые, чернявые.
— Чернявые?»
Его уже силой волокли вниз, и, оглянувшись, как приговоренный, решивший раскрыть перед казнью страшную тайну, Ханди произнес:
«Ну, арабы, короче».
Лиз восприняла это заявление с такой безмятежностью, что поначалу я подумал, что ослышался.
«Спасибо, мистер Ханди, — бросила она вслед увлекаемому прочь механику и повернулась лицом к камере: — Коллеги?
— Спасибо, Лиз. Это была Лиз Окавелло
— Стоп, — сказала Камилла. — Мне не послышалось? Он действительно это сказал?
— Что?
— Про арабов. Он на самом деле сказал, что Банни ехал в машине с какими-то арабами?
«Тем временем, — продолжал диктор, — члены нескольких церковных общин, расположенных на территории Вермонта, Нью-Хэмпшира и Массачусетса объединились в молитве за пропавшего юношу. По словам преподобного Пула из Первой лютеранской церкви, прихожане Первой баптистской и Первой методистской церквей, а также церкви Святого причастия неустанно возносят…»
— Да, Генри… Все же мне очень интересно, что у этого твоего механика на уме, — произнес Фрэнсис.
Генри закурил сигарету. Когда огонек уже подбирался к фильтру, он спросил:
— Чарльз, тебе сегодня задавали какие-нибудь вопросы насчет арабов?
— Но ведь они только что сказали, что Ханди никак не связан с расследованием ФБР, — отозвалась вместо Чарльза Камилла.
— Откуда мы знаем, что там на самом деле.
— Думаешь, они выпустили его на сцену для отвода глаз?
— Не знаю что и думать.
Между тем на экране появилась худощавая, ухоженная женщина лет пятидесяти пяти — кардиган от Шанель, жемчужные бусы, длинное каре с уложенными вверх концами.
«О да, жители Хэмпдена встретили нас с такой теплотой, — сказала она. Можно было подумать, что у нее легкий насморк, голос показался мне до странности знакомым, вот только где я мог его слышать? — Вчера вечером, когда мы наконец добрались до отеля, консьерж ждал…»
— Консьерж… — презрительно скривился Фрэнсис. — В «Коучлайт-инн» консьержа нет и в помине.
Я пригляделся к женщине повнимательнее:
— Это мать Банни?
— Да, это она, — ответил Генри. — Совсем забыл, у тебя ведь еще не было случая с ней познакомиться.
Шея ее была густо покрыта морщинами и веснушками, характерными для женщин ее возраста и сложения. Волосы и глаза были того же цвета, что у Банни, однако, что касается собственно черт лица, с младшим сыном ее роднил только остренький, любопытный носик — в ее наружность он вписывался прекрасно, но на широкой незатейливой физиономии Банни всегда выглядел так, словно был наспех приделан в самом конце процесса, когда ничего более подходящего уже не нашлось.
«Ах, вы знаете, нас просто засыпали письмами, открытками, букетами — нескончаемый поток со всей страны!»
— Ее что, чем-то накачали?
— То есть?
— Ну как-то не очень заметно, чтоб она переживала.
«Естественно, естественно… — глубокомысленно закивала головой миссис Коркоран. — Мы все просто сходим с ума, иначе не назовешь. И я очень надеюсь, что ни одной матери не придется вынести то, что в последние несколько дней вынесла я. Однако погода, похоже, наконец-то улучшается, к тому же мы повстречали здесь столько чудесных людей, а уж какими великодушными оказались хэмпденские предприниматели…»
— Надо сказать, она довольно фотогенична, нет? — заметил Генри, когда пошла реклама.
— Впечатление такое, что к ней на кривой козе не подъедешь.
— Да от нее б даже черти в аду разбежались, — раздался пьяный голос Чарльза.
— Ну почему же? С ней далеко не все так плохо, — возразил Фрэнсис.
— Ты говоришь это только потому, что она все время к тебе подлизывается. Из-за твоей матери, и так далее, — ответил Чарльз.
— Она ко мне подлизывается?! Что ты плетешь?
— Меня от нее воротит. Это же просто чудовищно: внушить своим детям, что главное в этом мире — деньги, но при этом зарабатывать их собственным трудом — позор. А потом взять и вышвырнуть одного за другим с пустым карманом — путевка в жизнь! Она никогда Банни гроша ломаного…
— Без его отца здесь, кстати, тоже не обошлось, — сказала Камилла.
— Э-э, ну да, может быть… не знаю. Я просто хочу сказать, что таких жадных, тщеславных людишек еще поискать. Когда их видишь в первый раз, то думаешь: ах, какое милое, приятное семейство, как у них все со вкусом устроено. Но на самом деле нули без палочек, тошнотворная «маргариновая семья». — Чарльз повернулся ко мне: — Знаешь, у них в доме есть комната — называется «комната в стиле Гуччи».
— Как-как?
— В общем, как я понял, они решили поиграть в авангардистов и испоганили все стены этими знаменитыми полосками Гуччи. В каких только журналах эти фото потом не печатали. В «Образцовом доме» ими проиллюстрировали статью на тему «нестандартного декора» или какой-то похожей бредятины — короче, тебе советуют, например, нарисовать на потолке спальни огромного омара, потому что это якобы страсть как красиво и оригинально. — Он закурил. — То есть, я хочу сказать, в этом все Коркораны. Дешевая показуха. По сравнению с остальной семейкой Банни был еще ничего, но даже он…
— Терпеть не могу Гуччи, — заявил Фрэнсис.
— Да? Серьезно? — удивился Генри, который секунду назад, казалось, был целиком погружен в раздумья о судьбах человечества. — По-моему, то, что выходит под этим брендом, по-своему великолепно.
— Генри, я тебя умоляю…
— Это так дорого и вместе с тем так безобразно… Мне кажется, они специально разрабатывают уродливый дизайн. Но люди все равно покупают их вещи — просто потому, что приучены благоговеть перед всем извращенным.
— И в чем же ты видишь здесь великолепие?