Тайная история
Шрифт:
— Он остановился тогда у вас?
— Да, но лишь на несколько дней. Ты, наверное, знаешь, что Генри тоже был болен? В Италии, во время поездки.
— А что с ним было?
— По нему этого не скажешь, но на самом деле здоровье у Генри далеко не железное. У него проблемы со зрением и сильнейшие мигрени, иногда ему приходится очень тяжело… В этот раз приступ оказался особенно сильным. По-моему, ему не стоило лететь в таком состоянии, но, с другой стороны, удачно, что он не остался в Риме, иначе он не смог бы помочь тебе. Скажи, как ты очутился в таком ужасном месте? Родители отказали тебе в поддержке?
— Это я не хотел просить.
— В таком случае ты куда больший стоик, чем я, — рассмеялся Джулиан. — Мне почему-то кажется, родители не испытывают к тебе сильных чувств, верно?
— Ну, в общем, да.
— А почему, как ты думаешь? Или это бестактный вопрос? По-моему, они должны гордиться тобой, но иногда кажется, что у тебя вообще нет родных, даже наши сироты не производят такого впечатления. Кстати… ты не знаешь, почему Чарльз и Камилла до сих пор не осчастливили меня визитом?
— Я их тоже еще не видел.
— Где же они могут быть? И Генри меня не навестил. Только ты и Эдмунд. Фрэнсис по крайней мере позвонил, но мы разговаривали буквально минуту. Он куда-то спешил и сказал, что зайдет позже, но так и не появился… Как ты думаешь, Эдмунд выучил хотя бы пару слов по-итальянски? Я боюсь, что нет.
— Я не говорю по-итальянски.
— Увы, я тоже. А когда-то говорил, и неплохо. Некоторое время я жил во Флоренции, правда, это было почти тридцать лет назад. Ты еще увидишь кого-нибудь из группы до вечера?
— Может быть.
— Конечно, это всего лишь формальность, но регистрационные карточки должны оказаться у декана сегодня, и, подозреваю, он будет недоволен тем, что я не подал их в срок. Меня, как ты понимаешь, это не тревожит, но любому из вас он, если пожелает, несомненно, способен доставить кое-какие неприятности.
Я начинал злиться. Близнецы уже три дня как были в Хэмпдене и даже ни разу не позвонили. Поэтому я отправился к ним прямо от Джулиана, но дома их не было.
За ужином они тоже не появились — собственно говоря, как и все остальные. Я ожидал, что по крайней мере точно встречу там Банни, однако по пути в столовую все же зашел к нему и наткнулся на Марион, как раз запиравшую его дверь. Она довольно развязно объявила, что у них обширные планы на вечер и не стоит ожидать, что Банни вернется рано.
Я поужинал в одиночестве. Возвращаясь домой, я не мог избавиться от противного, смурного ощущения, что меня разыгрывают. В семь я позвонил Фрэнсису, но никто не ответил. Генри я тоже не дозвонился.
До полуночи я просидел над греческим. Почистив зубы, умывшись и приготовившись ко сну, я все-таки еще раз спустился к таксофону. Как и прежде, трубку никто не брал. После третьего звонка я достал четвертак и задумчиво подбросил его в воздух. Затем, сам не зная почему, набрал номер загородного дома.
Там тоже не отвечали, но что-то заставило меня подождать дольше обычного, и наконец — после, наверное, тридцати гудков — раздался щелчок, и я услышал хриплое «алло?» Фрэнсиса. Пытаясь выдать себя за другого, он говорил нарочито низко, но провести меня было не так легко: не ответить на звонок было выше его сил, и мне не раз доводилось слышать этот дурацкий басок.
«Ал-ло», — снова сказал он, и на последнем слоге его деланно низкий голос дал трещину. Я опустил палец на рычаг и постоял, слушая наступившую в трубке тишину.
Я очень устал и все же никак не мог уснуть; раздраженное недоумение, подстегиваемое каким-то нелепым страхом, охватывало меня все сильнее. Включив свет, я порылся в книгах и нашел роман Рэймонда Чандлера, привезенный мной из Калифорнии. Я уже читал его и подумал, что несколько страниц нагонят на меня сон, но, как выяснилось, я почти забыл сюжет и не успел спохватиться, как прочитал пятьдесят страниц, потом еще полсотни…
Прошло часа три, а сна не было ни в одном глазу. Топили вовсю, от батарей по комнате расходились волны сухого жара. Мне захотелось пить. Дочитав главу, я встал, набросил пальто поверх пижамы и пошел в Общины за кока-колой.
В безупречно чистых коридорах было пусто. Отовсюду шел запах свежей краски. Миновав ярко освещенную, словно нарисованную на картинке прачечную — ее кремовые стены были неузнаваемы без густого слоя граффити, образовавшегося к концу семестра, — я прошел в дальний конец холла, где с тихим гудением горели ядовитым светом автоматы, и купил банку колы.
Возвращаясь другим путем, я вздрогнул от неожиданности, услышав гулкое треньканье, доносившееся из комнаты для отдыха, — там играла музыка. Я заглянул — на светящемся экране Лорел и Харди [49] в буране электронного снега пытались затащить рояль по бесконечным лестничным пролетам. Сначала мне показалось, что у них нет ни единого зрителя, но потом над спинкой одинокого диванчика перед телевизором я заметил лохматую светлую шевелюру. Я подошел и присел рядом:
49
Стэн (Артур Стэнли) Лорел (1890–1965) и Олли (Оливер) Харди (1892–1957) — знаменитый голливудский комический дуэт, мастера фарсовой клоунады. В 1920-1940-х годах они сыграли более чем в ста фильмах, создав образы двух обаятельных простаков — плаксивого, тщедушного Лорела и неунывающего толстяка Харди.
— Банни, как дела?
Он поднял осоловелые глаза, но как будто узнал меня не сразу. От него разило спиртным.
— Дики, дружище. Ну конечно, — выговорил он наконец, с трудом разлепляя губы.
— Чем занимаешься?
— Сижу болею, чтоб не соврать.
— Что, перебрал?
— Не, желудочный грипп, — сердито буркнул он.
Бедный Банни. Он никогда не мог просто признаться, что пьян, и вечно ссылался на головную боль или необходимость выписать новый рецепт на очки. Кстати сказать, точно так же он вел себя и во многих других случаях. Как-то в четверг, на следующий день после свидания с Марион, он возник у моего столика с подносом, полным молока и пончиков, и, когда он присел, я заметил у него над воротничком огромный багровый засос. «Вот это синяк! Как тебя угораздило, Бан?» — спросил я его в шутку, но он страшно обиделся. «Упал с лестницы», — отрезал он и до конца завтрака хранил молчание, уминая свои пончики.