Тайная магия Депресняка
Шрифт:
Мошкин дал. Ната достала одну спичку и отставила руку.
– Вели ей зажечься! Представь, что спички касается пламя! Ну, раскачивайся! – приказала она Мошкину.
Евгеша смутился. Он не любил никому приказывать.
– Спичка, ты зажжешься, да? – попросил он так виновато, будто был должен спичке денег.
Спичка не зажглась, зато коробок с ее приятельницами вдруг зашипел и вспыхнул у Наты в руке. Смущенный Евгеша ощутил себя Прометеем, который вместо огня подсунул людям неисправную газовую зажигалку. Вихрова торопливо бросила коробок на пол и затоптала ногой.
– Молодец, прогресс есть! Остальное – дело техники!
Глядя на сгоревший коробок, Мошкин вспомнил, что о чем-то подобном говорилось в пророчестве. «Вода и лед должны родить огонь…»
Окно вновь широко распахнулось от порыва ветра, и комната начала быстро наполняться снегом. «Вот они тут как тут – вода и лед», – подумал Евгеша, спеша навалиться на раму.
– Я проснулась, когда этот мелкий гад Зудука все тут уже облил и начал поджигать. Напомни мне, чтобы я его прикончила! Запытала в миксере и погребла в микроволновке! – сказала Ната.
За дверью кто-то тревожно пискнул. Топот маленьких ножек подсказал, что кто-то быстро смывается. Сострадательному Мошкину стало жаль Зудуку.
– Да ладно тебе! Чего ты такая злая? – спросил он миролюбиво.
– Да, может, хочется влюбиться, а не в кого! – с вызовом отвечала Ната.
– Тебе же только глазом моргнуть!
– Да вот не тянет как-то. Некому моргать. Жуткое безрыбье! Приличные мужчины вымерли как мамонты! – кокетливо глядя на него, сказала Ната.
Нелепый вид закутанного в одеяло Мошкина ее забавлял, особенно когда она обнаружила, что герой явился совершать подвиг в одном носке. Длина одеяла не позволяла это скрыть.
– Слышь, Мошкин, а ты довольно мускулистый и плечи широкие… Качаемся? – промурлыкала она, разглядывая его.
– Ага. Качаюсь. С обезьянами на ветке, – сказал Мошкин, нечаянно воспользовавшись одной из фразочек Буслаева.
– О, молодой человек, я вижу, натуралист? Спасем всех панд, закопаем всех дождевых червей! Чего ты отодвигаешься? Я же просто прикоснулась к твоей руке. Ты меня боишься? Ты такой забавный…
– Я боюсь, да? Но не совсем боюсь, нет? – как всегда запутался Мошкин.
– Тогда подойди ближе.
– Зачем?
– Я хочу поговорить с тобой об обезьянках. Еще ближе! Расслабься!
Мошкин приблизился к Нате, как начинающий заклинатель змей к кобре. Ната приветливо улыбнулась ему, отбросила со лба челку, снова улыбнулась, коснулась его щеки… Она то придвигалась к Мошкину, то отодвигалась, то слабо улыбалась, то щурилась, то вскидывала вверх голову, то мимолетно касалась пальцами его затылка. Движения были как будто хаотичные, но мягкие и чарующие.
Мошкин ощутил, что у него начинает кружиться голова. Нет, конечно, ее магия на него не подействует, но все же… Евгеша почувствовал к Нате внезапное расположение и, когда она спросила: «Ну, рассказывай как у тебя дела?», захлебываясь в словах, стал говорить. Ната слушала его, повернувшись к Мошкину всем корпусом. Ее зрачки то расширялись, то сужались, губы были чуть приоткрыты. Она походила на голодного птенца. Мошкина качало на волнах счастья, баюкало в сладкой неге. Он путался в словах, но рассказывал, рассказывал как пьяный.
«Она меня любит! Любит!» – пело все в нем. Имейся где-нибудь в комнате кнопка остановки прекрасного мгновения, Мошкин непременно нажал бы на нее.
К сожалению, восторг Евгеши разделил судьбу всех без исключения восторгов
– Фу! Как с тобой просто! Даже скучно! Вот что я называю: совместить бесполезное с неприятным, – заявила она.
– Почему со мной скучно? – тоскливо спросил Мошкин.
От недавнего счастья остался заплеванный огрызок. Несчастный Евгеша ощутил себя языческим богом, сорвавшимся с Олимпа после неумеренного возлияния нектара. Заметив, как вытянулось лицо Мошкина, Ната пожалела его. Все, что касалось человеческой мимики, было для нее открытой книгой.
– Так и быть: учись, пока я жива! Открою тебе свой фирменный секрет. Все равно тебя он не спасет, как и вообще ничто уже не спасет, – сказала она великодушно.
– Правда не спасет, да? Почему не спасет? Но я не огорчен, нет?
– Потому что не спасет. Если бы люди были способны учиться на своих ошибках, они не были бы в такой помойке… Так ты слушаешь?
– Я слушаю, да? – удивился Мошкин.
– Если хочешь нравиться, запомни несколько простых правил. Первое: слушай больше, чем болтай. Второе: язык жестов. Реагируй на то, что говорит собеседник, и копируй его жесты. Можешь даже слегка утрированно, главное, не напряженно… Больше легких, мимолетных, будто случайных прикосновений к девушке. Только не надо при этом потеть и надувать щеки, как пляжные культуристы, которые везут свою тушу купаться в море. Бройлеры нравятся только кухаркам… И осанка, дружок, осанка! Не сутулься, не опускай плечи, а то копеечку хочется дать! Спина прямая, голова чуть наклонена. Легко и естественно.
– У меня не получается легко, – обреченно сказал Мошкин.
– Думаешь, я этого не знаю? Ты бука, и с этим ничего уже не поделаешь. Но будь хотя бы доброжелательной букой, в рамках своего характера.
– И все, да? – спросил Мошкин жадно.
Его мысль уже работала в направлении того, что надо все это записать в блокноте в столбик и отмечать плюсами и минусами выполнение отдельных пунктов. А начать можно будет, пожалуй, со следующего понедельника.
Ната похлопала Мошкина по руке.
– Ты так противно это сказал! Расслабься, умоляю! – попросила она.
– Расслабься? – удивился Мошкин, мысленно разлиновывающий в блокноте уже третий столбик.
Ната посмотрела на Евгешу взглядом абстрактного ценителя, почти любуясь.
– А почему нет? Ты же красив, Мошкин! Прекрасен, как новорусская подделка греческой статуи с подклеенными отбитыми частями. В анатомическом театре ты дал бы и Мефу, и Чимодану сто очков вперед, да только что толку? Жизнь не анатомический театр, и призы в ней выдаются не самым мускулистым, а расслабленным, настойчивым и отважным. Твоя красота служит тебе меньше, чем дохлому льву его рык! А теперь очисти помещение! Не мешай мне одеваться!
Когда Мошкин вышел из комнаты Наты, было уже около одиннадцати утра, пиковое время для лентяев, понимающих, что хочешь не хочешь, а надо начинать шевелиться. Чимоданов давно уже мудрил у себя в комнате: то ли изготавливал коктейль Молотова, то ли покрывал лаком новую партию оживающих человечков. Из-под его двери пахло чем-то едко-стерильным, как в химической лаборатории. Зудука, выставленный вон, нервозно бегал вдоль двери и подсовывал под нее горящие бумажки, смутно надеясь взорвать любимого хозяина со всеми потрохами.