Тайная вечеря
Шрифт:
Дождь прекратился. Стражники не спеша, нехотя вернулись к колодам. Кого-то ударили палкой, и тот закричал по-итальянски: «Боже, смилуйся над нами!» Но Бог молчал. Молчал, будто храм Хагия София был обителью греха, а не молитвы и теперь благоволил победителям, а не побежденным.
Узников отцепили от колоды. Выстроили в ряд, чтобы вести на корабль. Если его, как слепца, не убьют на месте, значит, отправят на галеры. И там он умрет, смердящий, униженный, после нескольких лет нечеловеческого труда. Его сковал страх. Сильно кольнуло сердце. Он проснулся, в мокрой от пота пижаме, от завываний муэдзина. Но то не был призыв к салат аль фагр — утренней молитве.
Почему Константинополь? Палеолог Драгаш? Его отрубленная, с содранной кожей, набитая соломой голова — в Каире, Бухаре, Самарканде, Исфагане, Дамаске? Это было первое, что представилось Антонию Бердо после пробуждения, по пути в туалет: маленькая высохшая голова с жалким клочком волос, валяющаяся в пустынном городе на мусорной свалке, где срут верблюды и спариваются собаки. Некогда ее наполняли платоновские идеи, сентенции Гераклита, занимали проблемы, связанные с Никейским кредо и Флорентийской унией, налоги в деспотии Мореи и союз с Трапезундом. Когда наконец какой-то мелкий бей, ага или, быть может, визирь приказал ее выбросить, внутри уже только пересыпались отдельные песчинки. Даже червей не было. Песок и ничего больше.
Благоговейного отношения к Византии Бердо не испытывал. Напротив: продажность, непотизм, династические убийства, травля слабых, компромиссы с сильными — все это укладывалось в рамки прискорбной традиции, хорошо ему известной не только по книгам о Византии, но и из материалов о третьем, православном, Риме — России, которая, начиная с Ивана Грозного и кончая Сталиным, успешно воплощала эту традицию в жизнь.
Но почему история с черепом Константина XI Палеолога Драгаша, выброшенным после долголетних показов на свалку, так его взволновала? Этого бы не случилось, если б Мехмед приказал похоронить своего противника по христианскому обычаю?
Конечно, не случилось бы. Стряхивая последние капельки мочи, Антоний Юлиан Бердо вспомнил, что показывает телеканал «Аль Джазира». Отрезанные головы заложников — журналистов, волонтеров, политиков, — крупным планом, еще истекающие кровью, с широко открытыми глазами (чем не фетиши Французской революции?), свидетельствовали, что спектакль продолжается и, похоже, никогда не закончится. Правы те, кто утверждает, что мусульмане, не будучи в состоянии покорить, стремятся по меньшей мере нас запугать и, прежде всего, унизить. К такому заключению пришел Антоний Юлиан Бердо, выходя с опорожненным мочевым пузырем из уборной.
А кстати, сколько лет его собственная страна воевала с турками? Вымыв руки и кладя ломтики хлеба в тостер, Антоний Бердо быстро производит в уме подсчеты, что — хотя он не историк — дается ему без труда. Владислав III[53] погиб десятого ноября 1444 года под Варной. В свою очередь, Ян III Собеский разгромил турецкую армию под Веной двенадцатого сентября 1683 года. Между этими событиями прошло целых двести тридцать девять лет. Несколько наших добровольцев участвовали в битве на Косовом поле в 1389 году, но это можно не принимать в расчет: и без того получается, что вражда, если округлить, подумал Бердо, намазывая на поджаренный хлеб творог с медом, продолжалась четверть тысячелетия. Изрядный шмат времени, ничего не скажешь.
Ах да, мед. Горшок меду. Кто о нем рассказывал? Не учительница же истории, которая могла говорить только об угнетении крестьян. Почему султан много лет хранил отрубленную голову Владислава III Варнского в сосуде с медом? Не потому ли у короля — благодаря этому оригинальному турецкому методу консервации — глаза остались
Словно из тумана проступило воспоминание о том утре: они с матерью сошли с поезда в Кракове и сразу, хоть и провели целую ночь в пути, отправились в Вавель[54]. Он хорошо помнит голубей и лужи на Каноничьей улице. А потом эти потрясающие восточные сокровища: шатер визиря, конские чепраки, доспехи, ятаганы, луки, щиты, богато изукрашенные шкатулки, рубины, изумруды, топазы, длинные одежды. Все из-под Вены[55].
— Он сказал, что устроит в базилике Святого Петра конюшню.
До него не сразу дошло, о ком говорит мать: о великом визире Кара-Мустафе. Но все это было абстракцией — далекое, малопонятное. А вот рассказ о голове Владислава в горшке с медом, услышанный в соборе, возле усыпальницы королей, произвел на него сильное впечатление. Расправляясь со вторым ломтиком хлеба — тоже с творогом и медом, — Антоний Бердо вспомнил, что и князю Лазарю Хребеляновичу, плененному после поражения на Косовом поле, отрубили голову, но ни один из известных ему популярных источников — в специальные он не заглядывал — ничего не сообщал о горшке с медом. Зато все, кто писал об этой битве, упоминали о греках и генуэзцах, которые, щедро оплаченные Мурадом, склонили чашу весов на сторону мусульман.
Все всегда не так просто, как могло бы быть, размышлял Бердо, ставя чашку с кофе рядом с компьютером и включая сайт с местными утренними новостями. В 1683 году на Вену вместе с турками двинулось немало венгров, желавших сбросить ярмо Габсбургов. Однако ни у кого, кто мало-мальски знаком с историей Центральной Европы, нет иллюзий: для многих народов Габсбурги были ничуть не лучше турок Венецианцы не пришли на помощь Константину XI Палеологу, поскольку не хотели портить тогдашних, да и будущих торговых отношений с Мехмедом. Опять же, когда спустя пару столетий Венецию заняли отряды австрийцев, окончательно уничтожив Венецианскую республику, никто из-за этого не объявил Австро-Венгрии войну. Быть может, именно на фоне этих размышлений Антоний Бердо очень спокойно отнесся к информации о взрывах.
Единственное, о чем подумал Бердо, поглядывая на снимки молодых людей в шлем-масках, забрасывавших новую мечеть коктейлями Молотова, это успеет ли он на сегодняшний экзамен. И вообще, состоится ли экзамен, ведь Свободный университет занимал прилегающее к мечети здание. Поэтому он позвонил на мобильник Ибрагиму ибн Талибу; ответивший ему голос был, к его удивлению, спокойным, бесстрастным:
— Слушаю…
— Говорит Бердо, — деловито представился он. — Наша сегодняшняя встреча актуальна?
Помолчав, Ибрагим ибн Талиб ответил с достоинством:
— Нет ни малейших оснований полагать, что она не состоится. Господин Хатамани будет ожидать вас в Лазурном зале в условленный час. Не извольте сомневаться, профессор.
Говорил ли хоть кто-нибудь из его студентов или университетских коллег на своем родном языке столь же правильно и изысканно? Даже доцент Желязный, который дольше других противился огрублению языка (процесс этот, честно говоря, стал быстро развиваться не в эпоху президента Валенсы, уже основательно забытую, а позже, в годы правления феноменальных близнецов[56]) и которого на факультетских советах поддразнивали, что он изъясняется как Элиза Ожешко, — даже доцент Желязный не употребил бы сегодня таких выражений, как «не извольте сомневаться» или «нет ни малейших оснований полагать». Сказал бы: «ну конечно», «он будет вас ждать».