Тайная жизнь Сталина
Шрифт:
Ухватив основную идею русских народовольцев о примате «народа» над обществом, личностью и государством, Казбеги повернул ее в свое национальное, грузинское русло. В его произведениях бушуют шекспировские страсти с отчетливым грузинским акцентом. В них много слепящих красок, высокопарных сердечных речей, грохота выстрелов и горных бурь, крови, любви, предательства, ненависти, благородства… В целом это была литература, которая стремилась вырваться из состояния литературного лубка, но навеки застыла в нем, как застыла живопись великого Пиросмани на жестяных вывесках кабачков и лавочек дореволюционного Тифлиса. Для Сталина же это была родная и очень близкая по духу, цвету, запаху и вкусу среда, наивная среда «народного романа». Она была и навек осталась основным позитивным пластом, заложенным в его еще юной
Коба не главный герой повести, и он совсем не «отцеубийца». В большинстве произведений Казбеги главный герой – женщина. В повести нежная страстная Нуну не только центральная фигура, но и якобы убийца своего по-шекспировски несчастного отца. А Коба – это отчаянно смелый, удачливый абрек, друг и побратим любимого мужчины Нуну – Иаго. Но к Нуну пылает нечистой страстью богатый и коварный Гиргола, который обманным путем выдает ее замуж за своего брата. Затем он превращает Нуну в свою наложницу, совершая смертный грех кровосмешения… В таком духе на протяжении десятков страниц идет кровавая борьба любви и благородства с похотью и предательством. Конец по-шекспировски величественен: все, кроме Кобы, погибают, оклеветанные герои очищаются, страшные грешники успевают перед смертью покаяться.
Современному читателю, вкусившему горькую сладость прозы Бунина, Бабеля, Булгакова, Борхеса или других волшебников языка и смыслов, читать все это скучно. Почти все современники Сталина, начинающие вожди российской социал-демократии, воспитывались на совершенно иных, более высоких литературных образцах. Ну и что? Пусть так, но у нелитературного Кобы, у Иосифа явно сильнее билось сердце, когда он читал: «Коба и Гиргола сошлись. Разгорелась борьба. Оба были сильные и ловко увертывались друг от друга.
Гиргола старался оттеснить Кобу к пропасти и столкнуть его туда. Коба понял этот коварный замысел, напряг все силы и свалил Гирголу. Он выхватил кинжал и занес его над врагом. Тогда один из людей Гирголы подскочил сзади, ударил прикладом ружья по занесенной руке, и Коба выронил кинжал. Гиргола воспользовался этим и вскочил на ноги. Между тем Коба быстро схватил левой рукой упавший кинжал и двинулся на того, кто помешал ему в единоборстве с Гирголой. Тот отступил и нацелился из ружья. Коба ловко подскочил к нему и, оттолкнув левой рукой дуло ружья, изо всех сил вонзил ему в грудь кинжал по самую рукоять».
Если мы и не уследили за тем, какая рука и в каком порядке была задействована героем, – не беда! Главное – порыв битвы. Читаем дальше: «Он (Коба. – Б.И.) вернулся на место боя, где лежал с искаженным лицом поверженный убитый враг.
– Зачем ты напал на меня, зачем заставил пролить свою кровь, несчастный? – с презрением глянул на него Коба.
И только теперь вспомнил он о своей любимой. Марине лежала в глубоком обмороке. В жаркой схватке Коба этого не заметил.
Он кинулся к ней.
– И женщин стали убивать! – Он думал, что она ранена. – Какое настало время! – горько воскликнул он. – Лучше смерть, чем такая позорная жизнь!
Марине пришла в себя… Она крепко обняла его, и в эту минуту ей казалось, что все беды уже миновали и нет больше горя на земле. Она целовала его, ласкала, вся замирая от счастья» [276] .
Торжествующая плотская любовь героя-победителя рядом с еще теплым трупом поверженного врага не такая уж большая редкость в мировой литературе. А возмущенная фраза литературного Кобы: «И женщин стали убивать!» – не может не вызвать благодарное уважение к герою, чья эпоха была отнесена автором на период жесточайшей борьбы России с чеченцами и дагестанцами и их лидером Шамилем. Но не будем торопиться – двойная мораль свойственна народам Кавказа так же, как и всем другим народам Востока и Запада. Женщин всегда убивали, били и мучили из ревности, из жадности и просто так – из садистской жестокости. В годы коллективизации Михаил Шолохов послал несколько личных писем Сталину с описаниями изощренных пыток, совершаемых «уполномоченными» мужиками над своими односельчанками. В одном из них он возопил: «Я видел такое, чего нельзя забыть до смерти», перечислял один за другим примеры: «В Вешенском колхозе колхозницам обливали ноги и подолы юбок керосином, поджигали, а потом тушили: “Скажешь, где яма? Опять подожгу!” В том же колхозе допрашиваемую клали в яму, до половины зарывали и продолжали допрос» и т. д. [277] .
276
Казбеги А. Избранные произведения. Тбилиси, 1955. С. 239–240.
277
РГА СПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 827. Л. 17–18. Письма М. Шолохова Сталину были опубликованы в журнале «Родина» в 1992–1994 гг.
В романе Казбеги есть сцена, когда влюбленный злодей и насильник беспощадно хлещет любимую женщину нагайкой: «Обтянутое платье лопнуло под ударом, и кровь хлынула из раны. Нуну подставила горсть и плеснула кровью в лицо Гирголе.
– Безбожник, пей мою кровь» [278] .
В конце повести автор, как мог, покарал «безбожника» Гирголу за невинную жертву. А Коба, который стал Сталиным, убил и растерзал судьбы сразу десятков тысяч женщин из семей «врагов народа», а еще больше – не имевших к ним никакого отношения.
278
Казбеги А. Указ. соч. С. 289.
В 1938 году Лаврентий Берия, в чем-то схожий по внутреннему складу с Гирголой, арестовал жену Эрнеста Бедии – фальсификатора, приложившего руку к оформлению легенды о дореволюционных подвигах вождя. Говорят, что Нина Чичуя, жена Бедии, была мегрельской княжной с независимым характером и острым языком. Она, возможно, пострадала за то, что без опаски говорила о муже как об одном из истинных авторов книги о вожде. О последних ее минутах рассказывают: «В камеру после допросов ее приводили истерзанную, в крови. Допрашивал Берия лично. Начинал с одного и того же вопроса:
– Ну, кто написал книгу о революционном движении в Закавказье?
Узница неизменно отвечала:
– Эрик, мой муж.
И получала очередную порцию побоев.
Однажды она схватила со стола тяжелую, оправленную бронзой стеклянную чернильницу и бросила в мучителя. Берия выхватил пистолет…» [279] Так ли это было на самом деле или не совсем, теперь установить трудно. Но в сходстве литературного и реального рисунка чувств, при описании внутренне близких ситуаций сомневаться не приходится. Нам еще не раз придется убедиться в том, что в сталинскую эпоху, как ни в какую другую, мифологическая, литературная и реальная жизнь намертво смыкалась.
279
По воспоминаниям Кетеван Орахелашвили // Антонов-Овсеенко А. Берия. М., 1998. С. 67.
Литературный Коба был решителен и жесток, но отчаянно смел и благороден, как индейцы Ф. Купера. Вообще, все кавказцы Казбеги как-то подозрительно похожи на литературных индейцев. Но есть в жестокости горцев и свой оттенок. Устами одного из героев повести Казбеги процитировал расхожую региональную мудрость: «…не грех убить человека, если он недруг твой, но нужно ответ за это держать» [280] . «Не грех убить человека, если он недруг…» Мог ли знать сентиментальный Казбеги, что один из его юных романтичных читателей лет через двадцать пять – тридцать претворит эти слова в государственную политику мировой державы? Не мог он знать и того, что Кобе-Сталину ни перед кем не нужно будет держать ответ.
280
Казбеги А. Указ. соч. С. 287.