Тайная жизнь Сталина
Шрифт:
Несмотря на то что кличку Коба он использовал в своей повседневной подпольной жизни несколько раньше, первый раз подписал статью этим псевдонимом только в июле 1906 года. Статья называлась «Маркс и Энгельс о восстании». И это не случайно. Иосиф вспомнил об этом воинственном литературном персонаже и его имени в связи с вооруженными выступлениями против царской власти, захлестнувшими страну. Это была совершенно особая заметка, посвященная тому же вопросу, что и знаменитая работа Ленина «Уроки восстания». Вышедший одновременно с этой заметкой в отдельной брошюре сталинский комментарий «Современный момент и объединительный съезд рабочей партии» еще в большей степени затрагивал вопросы вооруженной борьбы. Не важно, что из этих работ становится совершенно ясно – Коба лишь понаслышке, из вторых или третьих рук, узнает о теоретических разногласиях в германской социал-демократии. Важнее то, что он, полемизируя с заграничными и местными меньшевиками, которые говорили: «Рано взялись за оружие», ссылаясь на Маркса и Энгельса, повторил вслед за Лениным «уроки» Декабрьского вооруженного восстания. Оказывается, главная причина поражения, по Сталину, в том, что не хватало оружия и не было хорошо обученных боевиков. Здесь уже Коба проявляет большую самостоятельность и не только перелицовывает на грузинский язык то, что писали по-русски заграничные лидеры. В отличие от Троцкого, он, никогда не возглавлявший и даже не участвовавший лично ни в одной боевой операции (слухи об участии в вооруженном ограблении банка не в счет), с большим апломбом рассуждает о проблемах организации восстания и вооружении. Почему самодержавие устояло? – риторически спрашивает Коба меньшевика-оппонента. Оказывается: «Прежде всего потому, что у народа не было, либо было слишком мало оружия, –
318
Сталин И.В. Соч. Т. 1. С. 269.
Надеялся ли Коба, как и другие знакомые ему революционеры, оказаться когда-нибудь в числе победителей самодержавия? Рассчитывал ли он дожить до победного часа и воспользоваться плодами победы? После 1905–1906 годов революционное движение резко пошло на спад. Сталину было уже около 30 лет. Чем дольше шло время, тем все меньше оставалось надежд на скорую победу революции. Спад революционного движения, сибирские ссылки, побеги, нелегальная бродячая жизнь, туберкулез, тиф и другие болезни порождали, и не у него одного, чувство усталости и раздражения. Особое раздражение вызывали мелкие бесконечные склоки, временные альянсы и новые раздоры в руководящих заграничных кругах «теоретиков». Но путь профессионального революционера уже был окончательно выбран, и как ему, наверное, тогда казалось, вся его дальнейшая судьба уже была предопределена. Что же его могло ждать, на что он мог рассчитывать в будущем, какова была перспектива?
Сталин редко кого поминал добрым словом, даже после чьей-либо смерти. Курил фимиам перед тенью Ленина, публично скорбел по убитому Кирову, тяжело переживал самоубийство Надежды Аллилуевой. Можно назвать еще два-три имени, которые Сталин лично поминал за гробом добром. Но одним из первых в этом ряду был малоизвестный молодой грузинский революционер Г.П. Телия. Они были почти ровесники. Выйдя из низов, Телия выучил русский язык и самостоятельно освоил марксистские азы. Так же как Сталин, он участвовал в пропаганде марксизма в грузинской среде. Умер Телия в мае 1907 года от туберкулеза. Его мирная смерть почему-то произвела особо большое впечатление на Кобу. Мне показалось, что в короткой судьбе соратника он вдруг увидел тогда свою скорую судьбу, и душа его затрепетала. Надгробное слово «Памяти тов. Телия» – яркое публицистическое произведение раннего Кобы. В нем он мобилизовал все то лучшее, чему его учили наставники в духовной семинарии. Даже зачин этой заметки построен «от обратного», то есть по классическим правилам надгробного слова.
«Чрезмерное восхваление умерших товарищей вошло в обычай в наших партийных кругах. Замалчивание слабых сторон и преувеличение положительных – характерная особенность нынешних некрологов. Это, конечно, неразумный обычай. Мы не хотим следовать этому обычаю. Мы хотим сказать о тов. Г. Телия только правду, мы хотим познакомить читателя с Телия, каким он был в действительности. И вот действительность говорит нам, что тов. Г. Телия как передовой рабочий и как партийный работник был до конца безупречным и неоценимым для партии человеком. Все то, что больше всего характеризует социал-демократическую партию: жажда знаний, независимость, неуклонное движение вперед, стойкость, трудолюбие, нравственная сила – все это сочеталось в лице тов. Телия. Телия воплощал в себе лучшие черты пролетариев. Это не преувеличение. Нам это покажет сейчас его краткая биография.
Тов. Телия не принадлежал к числу “ученых”. Он самоучкой одолел грамоту и стал сознательным». Далее автор кратко изложил основные вехи жизни почившего героя. Это Телия поднял однажды красное знамя над толпой демонстрантов, это за ним гналась по пятам полиция, это он организовал в Батуми подпольную типографию, его, как и Кобу, арестовывали, сажали в Кутаисскую тюрьму, и он, как и Коба, заболел в тюрьме туберкулезом. Но его беспокоило лишь одно – «праздное сидение и бездействие». Он словами Кобы вопрошал: «“Когда же я дождусь того дня, когда по-своему развернусь на просторе, снова увижу народную массу, прильну к ее груди и стану служить ей”, – вот о чем мечтал запертый в тюрьме товарищ». Телия, как и Сталин, так же успешно совершал побеги, да и вся его жизнь, описанная в некрологе, почти зеркально отражала крестный путь революционера Кобы. Телия, как и Коба, не только бежал из тюрьмы, вел подпольную жизнь профессионального революционера, но вместе с ним ездил в 1905 году на партийный съезд в Таммерфорс. И только здесь Коба сообщает читателю, что друг-то чуть ли не до конца своих дней был меньшевиком, правда, мало похожим на других представителей враждебного крыла. «В это время в партии происходил раскол, – писал Сталин. – Тов. Телия тогда примыкал к меньшевикам, но он вовсе не походил на тех “казенных” меньшевиков, которые меньшевизм считают “кораном”, себя правоверными, а большевиков – гяурами. Телия не походил и на тех “передовых” рабочих, которые считают себя “социал-демократами от рождения”… Характерным свойством Телия было именно то, что он отрицал фракционный фанатизм, всем своим существом презирал слепое подражание и до всего хотел дойти своим умом». Услужливые редакторы ИМЭЛ предложили Сталину заменить слово «гяур» (неверный, собака) на что-то более привычное и благозвучное для русского слуха, но Сталин с ними не согласился.
Мы так привыкли, что именно большевики, Ленин, Сталин, Зиновьев и другие воплощали в себе крайнюю нетерпимость, что странно и непривычно читать теперь рассуждения Кобы о вреде политического фанатизма. В заслугу соратнику-меньшевику Сталин поставил (что бы вы думали?), оказывается, то, что он с увлечением читал книги, как Мартова, так и Ленина. «Надо было видеть исхудавшего, пожелтевшего Телия, который, настойчиво корпя над книгами, с улыбкой говорил: как я вижу, решить, быть ли большевиком или меньшевиком, не так-то легко; пока не изучу эти книги, до тех пор мой меньшевизм построен на песке». И лишь после этого он заявил: «Я, товарищи, большевик; как мне кажется, тот, кто не большевик, несомненно, изменяет революционному духу марксизма». «Только теперь, – продолжал Коба, – он начал серьезную литературную деятельность. Во время своей болезни он написал: “Что нам нужно” (см. “Ахали цховреба”), “Старые и новые мертвецы” (ответ Арч. Джорджадзе), “Анархизм и социал-демократия”, “Почему нас называют бланкистами” и другие». К этой фразе добавлена сноска: «Последние две брошюры не могли быть напечатаны, так как были захвачены полицией во время обыска». Сноска принадлежит Сталину. Речь, возможно, идет об обыске в редакции газеты «Ахали цховреба», где заправлял Коба и куда Телия, может быть, передал свои работы. Удивительно, однако, то, что в то же самое время и в той же газете Коба начинает публиковать серию статей из отдельных разделов своей первой книги или брошюры под очень схожим названием, что и брошюра Телии, – «Анархизм или социализм?». Да и упоминавшаяся ранее яркая заметка «Маркс и Энгельс о восстании» была опубликована в то же самое время и в той же газете, что и первые фрагменты брошюры. А ведь эта работа не столько говорила об уроках восстания, сколько была направлена против меньшевиков, обвинявших большевиков в бланкизме. Как могло получиться, что два хорошо знающих друг друга человека, работающие в одной партийной организации и даже печатающиеся в одной газете, пишут в одно и то же время, на одни и те же темы, в том числе обширный теоретический трактат об анархизме и социал-демократии, и не боятся недоразумений? Впрочем, по словам того же Кобы, Телия в последние месяцы был уже так плох, что общался с другом при помощи переписки. Настораживает и то, что сталинская брошюра сейчас имеет две редакции, так как после закрытия газеты Коба еще два раза возобновлял ее публикацию в других изданиях. Но ни в одном из вариантов работа так и не была завершена. И совсем уж странно, что вождь уже в зрелые годы никак не мог сообразить, какая же редакция основная и в какой последовательности следует печатать отдельные статьи этой работы в собственном собрании сочинений. «Анархизм или социализм?» – первая и, по существу, единственная работа Сталина, посвященная теории диалектического и исторического материализма, которая еще несколько раз будет перерабатываться, а затем войдет в качестве теоретической главы в «Краткий курс истории ВКП(б)». Даже после Великой Отечественной войны она переиздавалась отдельной брошюрой.
Завершая некролог, Сталин писал: «Такова картина короткой, но полной бурь жизни тов. Телия.
Изумительные способности, неиссякаемая энергия, независимость и апостольский дар – вот что характеризует тов. Телия» [319] . «Апостольский дар»! Ну, никак не мог Коба вытравить в себе не только национальное, но и семинарское восприятие мира.
Давно стало общим местом заявление о глубоком антисемитизме Сталина. Проблема, требующая отдельного и очень серьезного рассмотрения. У меня сейчас создается впечатление, что, как и многое другое в душевной и интеллектуальной жизни вождя, «еврейский вопрос» – действительно очень важная составляющая его жизни и практической политики – развивался в его внутреннем мире как бы циклически. И первый такой «цикл» завершился ко времени V Лондонского съезда партии, собравшегося весной 1907 года. Вернувшись на Кавказ, Коба поделился своими наблюдениями и впечатлениями в статье «Записки делегата».
319
Сталин И.В. Соч. Т. 2. М., 1954. С. 27–31.
Среди жителей Гори во времена детства Сосо евреев практически не было. Преобладали армяне и грузины. Даже русских было немного. Но мальчик, воспитываемый набожной матерью, а затем в духовном училище, вторым после имени Христа, конечно же, должен был услышать имя предателя Иуды и имя народа, кричавшего во времена царя Ирода: «Распни, распни Его… и пусть кровь Его будет на нас и детях наших». После того как Иосиф перебрался в Тифлис, «еврейский вопрос» он уже воспринимал не только в трактовке духовных наставников и истории церкви, но и на практике, в жизни. Еврейская община Тифлиса была в те времена одной из самых древних и довольно многочисленных на Кавказе. В повседневной жизни Иосиф привык видеть в местных евреях мелких торговцев и ремесленников, имеющих низкий социальный статус. И в этом смысле всех «инородцев» Грузии, включая армян, азербайджанцев (до революции их называли «татарами»), он воспринимал как нации, равно с грузинами угнетаемые русским самодержавием. По мере втягивания в политическую борьбу для него становилась все ощутимее не только социальная, но и национальная составляющая. Среди российских социал-демократов разных течений русские, евреи и грузины составляли абсолютное большинство. Но внутри этого течения национальный состав был далеко не одинаков. При желании за политическими пристрастиями можно было легко обнаружить национальный мотив. Сталин, примкнув к большевикам, которые на самом-то деле длительное время были в РСДРП в меньшинстве, все чаще выступал не только против меньшевиков-грузин, но и против меньшевиков-евреев и бундовцев. И еще один немаловажный факт, который, как я думаю, оказал негативное влияние на отношение Сталина к евреям в то дореволюционное время. Именно на Лондонском съезде он увидел и услышал блистающего Л.Д. Троцкого. Коба тоже выступал, но говорил кратко, невыразительно и затрагивал малозначимые вопросы. Обстоятельства политической борьбы и личная зависть породили первые приступы антисемитизма Кобы Ивановича. Этот гибридный псевдоним он сознательно избрал во время работы съезда и потом подписался им под газетным отчетом. В отчете, написанном уже по-русски, Коба Иванович впервые публично обозвал Троцкого («красивая ненужность») и также впервые использовал статистику съезда для анализа национального состава и для далекоидущих политических выводов. Позже национальный состав съездов и руководящих партийных органов будет им отслеживаться с неизменным вниманием.
«Не менее интересен состав съезда с точки зрения национальностей, – делился своими впечатлениями Иванович. – Статистика показала, что большинство меньшевистской фракции составляют евреи (не считая, конечно, бундовцев). Далее идут грузины, потом русские. Зато громадное большинство большевистской фракции составляют русские, далее идут евреи (не считая, конечно, поляков и латышей), затем грузины и т. д. По этому поводу кто-то из большевиков заметил шутя (кажется, тов. Алексинский), что меньшевики – еврейская фракция, большевики – истинно русская, стало быть, не мешало бы нам, большевикам, устроить в партии погром» [320] . Не будем очень сильно придираться к шутливой интонации. Делегаты съезда, как и сам автор, явно в доброжелательном тоне обсуждали национально-политический состав съезда. Но затем Коба Иванович переносит вопрос в более широкую область классово-национального состава населения России. И тогда он уже без всякой ссылки на статистику заявляет, что в большевистской партии потому преобладают русские, что они представляют истинно пролетарские промышленные районы империи. Меньшевики же, среди которых преобладают евреи и грузины, представляют районы «мелкого производства». Коба, конечно же, просто повторил самоутешительные доводы, которые приводили своим последователям большевистские лидеры, терпящие поражение на съезде. Но то, что истинные пролетарии – это большевики и русские, а меньшевики и евреи – это мелкие торгаши, примазывающиеся к революции, он крепко усвоил на будущие времена. Он также повторил, причем с откровенным удовольствием, ядовитое замечание Розы Люксембург в адрес Бунда, которая, в отличие от Алексинского, сама была еврейкой по национальности: «Тов. Роза Люксембург художественно-метко охарактеризовала эту политику Бунда, сказав, что политика Бунда не есть политика зрелой политической организации, влияющей на массы, что это – политика торгашей, вечно высматривающих и вечно выжидающих с надеждой: авось завтра сахар подешевеет» [321] . Так «еврейский вопрос» сравнительно плавно вошел в повседневную жизнь новоявленного Навуходоносора.
320
Указ. соч. С. 50–51.
321
Указ. соч. С. 51–52.
В Кобе Ивановиче уже было все то, что потом обнаружилось и развилось в зрелом Сталине. Но те первичные мнения, взгляды и пристрастия, которые выработал в себе провинциальный грузинский революционер-пропагандист, стали приобретать сосем иное качество, когда он завладел абсолютной государственной властью.
От «Великого Моурави» до «Великого Сталина»
Состав ленинского руководства российским государством был более интернациональным, чем за всю предыдущую историю. Так или иначе, в нем было представлено большинство национальностей, проживавших в России. Самым видным партийно-государственным деятелем, кровно связанным с Кавказом, был грузин Джугашвили (Сталин). Он был членом высшего политического органа – Политбюро ЦК РКП(б), а также стал одним из первых народных комиссаров советского правительства. То, что впервые в истории России был создан специальный государственный орган, Народный комиссариат по делам национальностей, который возглавил нарком-грузин, также было не случайно. После того как Сталин завладел единоличной властью, до конца войны он продолжал соблюдать в руководстве определенный национальный баланс, стараясь избегать обвинений в землячестве, одновременно шумно демонстрируя и приверженность к «интернационализму», и к «великорусскому» шовинизму. Политика Сталина, со всеми ее разновидностями, была в высшей степени конъюнктурна и демагогична. Но с середины 30-х годов, благодаря его личной поддержке, все более заметную роль во властных структурах стали играть кавказцы – грузин Серго Орджоникидзе, армянин Анастас Микоян. Главным же действующим «лицом кавказской национальности» в сталинском руководстве был, конечно, мегрел Лаврентий Берия. С середины 30-х годов и до самой смерти Кобы Берия был не только его «глазами и ушами», не только организатором и исполнителем его самых тайных замыслов. Судя по той особой доверительности, которая возникла между ними со времени совместной работы над фальсификацией истории большевистских организаций Закавказья, Берия стал для Сталина особенно близким лицом. Конечно, как и со всеми другими близкими людьми, Сталин играл и судьбой Берия, то приближая, то отдаляя его, то поручая самые важные и тайные дела, то демонстрируя недоверие и отчуждение. Стиль отношения Сталина к политически близким людям – это особая тема. Длительное время у Сталина было несколько человек, которые пользовались его особым расположением. Это русские Молотов, Маленков, еврей Каганович и грузин Берия. По разным причинам другие члены Политбюро, включая Кирова и особенно Орджоникидзе, пользовались гораздо меньшим расположением вождя и, похоже, именно поэтому так рано расстались с жизнью. Я думаю, что Сталин, как многие, воспитанные в атмосфере обостренного отношения к национальной проблеме, постоянно подсчитывал соотношение национального с другими факторами в каждом приближенном человеке. Привычка тщательно взвешивать национальный фактор в повседневной, а значит, и в политической жизни была воспитана в нем еще со времен кавказской юности и подпольной молодости.