Тайник Великого князя
Шрифт:
Однако Окуню отвечать в этот момент на очередной вопрос столичного гостя было уже некогда. Он протянул вперед и вверх свои жилистые руки и поймал ими упавшую в его объятия с нижней ступеньки спуска жену. Потом, таким же почти образом, и всех остальных гостей, пробиравшихся вниз по неудобной, перекошенной в некоторых местах бетонной лестнице. Наконец эта достаточно сложная преграда была ими без потерь преодолена. Шумной кучкой все собрались на небольшом пятачке, чинно поздоровались. Не откладывая дела на потом, генерал познакомил всех с известным московским журналистом, заинтересовавшим, судя по всему, практически всю его светскую компанию. Потом все стали неторопливо, один за другим, усаживаться за давным-давно ожидавший их, уже накрытый низкий, но широкий стол, по просьбе генерала установленный чуть ли не у самой бурлящей воронками воды на специальном деревянном помосте. Олег тоже последовал их примеру. А потом и сам организатор пиршества, немного поговорив перед этим с официантами и, по всей
Поприветствовав, как полагается, всех присутствующих, пожелав им и их близким и родственникам здоровья и успехов во всех делах, ввернув для поддержания разговора в свои дежурные тосты пару-тройку, по-видимому, всем гостям известных шуток на узбекском языке, Окунь слегка наклонился к Олегу.
– Сейчас, старина, так ведь вы, журналисты, зовете друг друга, я еще один тост скажу, третий, как полагается, а когда все примутся за еду, отвечу на твой последний вопрос. Годится?
– Конечно, годится, – обрадовался Олег, быстро опрокинув рюмку неплохого узбекского коньяка и зажевав ее кружочком свежайшей конской колбасы – казы и отломленным от только что принесенной из тандыра горячей узбекской лепешки солидным куском, густо намазанным им таящим на глазах сливочным маслом и черной икрой.
Не успел он доесть свой узбекско-европей-ский бутерброд и замечательный ферганский салат из зеленой, совсем не горькой редьки с поджаренным золотистым лучком, как генерал уже произносил обещанный тост за родителей всех присутствующих за столом, пожелав при этом всем, кто из них жив, здоровья, а относительно тех, кого уже нет, – вечной памяти.
Выпив со всеми за третий тост тамады, прилично закусив его ароматным лагманом, Олег вдруг уловил почти невидимый жест генерала.
– Так вот, старик, хотя мне и неясно, зачем тебе этот покойник Соломонов сегодня сдался, я все же в двух словах скажу тебе о его бесславном конце, – наклонившись к Олегу, почти шепотом ответил на заданный вопрос генерал. – Извини, конечно, повторюсь, но я думал, что это тебе абсолютно неважно. Я уж так, заодно, как говорится, даже случайно его фамилию вспомнил. Так вот, его повесили около мастерской, где проходили уроки труда в школе № 25, что на улице Шота Руставели. По-моему, это было где-то в апреле, в тот год, когда обнаружили картину в загашнике Великого князя. Направляясь проверить отдельно стоящее помещение мастерских для уроков труда, где частенько после уроков оставались некоторые школьники-старшеклассники, чтобы выпить вина, в основном дешевый местный портвешок, типа «Бухори», или сухонькое «Хосилот» по семьдесят копеек бутылка, а то и покурить распространенную здесь травку, завуч школы Лидия Ивановна Сергеева – заслуженная учительница республики, известный в городе педагог-историк, воспитавшая не одно поколение уважаемых в республике людей (она и сейчас успешно работает, хотя и на пенсии), которая в то время была по совместительству нашим внештатным помощником, первой его обнаружила и сообщила об этом страшном происшествии куда следует. Наши работники вместе с милиционерами местного отделения быстро убрали все следы, чтобы не только избежать лишней огласки и совсем никому не нужных слухов в городе, но и заодно уберечь школьников от эмоционального стресса.
Подозрение с самого начала пало на молодого тогда дружка Соломонова, нынешнего вора в законе Вогеза, о котором я тебе уже говорил и который довольно часто в компании таких же головорезов, как и он, в этой школе на полянке за мастерскими курил анашу. Да еще на их общего бандитского предводителя с русской фамилией – сына одного из басмаческих главарей прошлого, по которому тоже веревка давно плачет, с весьма странной кличкой: то ли Гюрза, то ли Старая Гюрза. Хотя, может, он здесь и ни при чем. Как выяснилось позже, этот Гюрза вообще оказался ставленником чуть ли не исламских фундаменталистов, осевших после окончательного краха басмачества незадолго до войны вначале в Афганистане и Пакистане, а потом кто в Иране, а кто и в Ираке. А бандитствовал он так, думаю, для прикрытия своей истинной сути. Но долго с этим делом не разбирались, следствие во многом было формальным, и довольно скоро милиционеры повесили эту историю с Соломоновым вовсе не на него и не на Вогеза – не было у них соответствующих доказательств, – а на совершенно другого местного авторитета Артура. После соответствующей тому времени процедуры допросов с пристрастием он признался, в конце концов, в совершении и этого злодейского преступления. Ему, видно, все равно было, поэтому и взял грех своих друзей на душу. В воровских кругах Соломонов, если память не изменяет, его звали Генрих, был известен по какой-то неведомой причине под погонялой «Гена-коллекционер». У нас же в документах ходил под псевдонимом «Сальери». А где теперь скрывается Гюрза, внешне выглядевший тогда довольно презентабельно, даже интеллигентно, неизвестно. Светлое,
– Дима! Ты что-то совсем нас забыл, разговором увлекся, не развлекаешь гостей, да и функцию тамады оставил почему-то. Так нехорошо. Мы все ждем. Нам даже скучно стало без твоих шуток и анекдотов. Женщины просят, не оставляй нас без внимания, пожалуйста, – обратилась к Окуню с другой стороны стола красивая, энергичная, темноволосая, гладко причесанная женщина.
– Успокойся, Тамарочка, все успеем, а уж наговоримся вдоволь, обещаю, – мгновенно ответил ей генерал, явно почувствовав справедливость укора и даже слегка при этом смутившись. – Времени у нас сегодня хоть отбавляй, мы же никуда не спешим. Посидим столько, сколько захотим.
И Окунь вновь приступил к выполнению обязанностей тамады. Отпив для начала еще глоток коньку, он своим громким, энергичным, с железными нотками голосом и не терпящим никаких возражений тоном взял все в свои руки и вскоре представил друзьям уже более полно своего гостя – известного московского корреспондента, рассказав в невероятных подробностях присутствующим то, чего Олег о себе сам никогда не знал и даже не догадывался.
Потом генерал в таком же духе представил – специально для Олега – каждого сидящего за столом. Полные и подробные характеристики гостей, членов их семей были по-восточному цветистыми.
Впрочем, несколько по-настоящему интересных биографий и событий действительно стоили журналистского внимания.
Олег уже не знал, что ему и делать. То ли сразу начать писать, то ли уснуть здесь же за столом с открытыми глазами. А Окунь тем временем все продолжал и продолжал свою «песню»…
Последней, кого представил зампред КГБ Окунь, была его жена – Нина, красивая полная женщина, одетая в легкое платье с оранжевыми лилиями на черном фоне и явной претензией на светский шик. Она многие годы преподавала английский язык в университете, в свое время с отличием окончила Институт иностранных языков, где ее педагогом и даже наставницей, как понял Олег, ни при каких условиях решивший не выдавать здесь узбекских корней своей жены, была Ольгина бабушка. А историю партии преподавал известный в стране московский, в прошлом ташкентский историк Александр Усольцев, фамилию которого Олег уже не раз слышал и от того же Окуня, и в самолете от академика Полякова, с которым вместе прилетел в столицу солнечного Узбекистана на выездную сессию Академии наук СССР, да и от многих других ученых-историков, бывших в разные годы студентами, аспирантами и докторантами этого выдающегося исследователя, педагога и человека. Ученики его стали, по сути, цветом историко-партийной науки республики и работали в основном в высшей школе на бескрайних просторах страны, от Кушки до Магадана, «с южных гор, – как пелось в песне, – до северных морей».
«Да, – подумал Олег, – молодец все-таки мой тесть. Уважения и известности нашему „патриарху“, как его здесь еще называют, оказывается, не занимать. А чтят как. Я и представить себе не мог такого. Нужно будет обязательно по приезде рассказать ему сразу же. До чего же приятно это будет услышать старикам…»
После бурного и долгого представления разговор пошел в общем-то ни о чем. Каждый время от времени «клевал» в свою тарелку, беседуя попутно с соседом, обсуждая одним им известную проблему.
В довершение встречи, попив хорошо заваренного зеленого чая и закончив интересные разговоры и беседы, застолье благополучно подошло к своему логическому завершению. Разом встали все из-за еще недавно сверххлебосольного стола, о содержании которого остались одни воспоминания. Поднявшись по тем же высоким бетонным ступенькам, вся компания, приятно потирая руками наполненные до отказа животы, решила немного пройтись вдоль набережной Бозсу.
Дойдя по набережной вместе с компанией до шумной и залитой ярким солнцем улицы Навои, Олег за руку распрощался со всеми. Оставил свои московские телефоны. Выслушал несколько рекомендаций Окуня, договорившись с ним к тому же насчет продолжения истории Великого князя Николая Константиновича Романова или в следующий прилет в Ташкент, или по приезде генерала в Москву.
– Знаешь, хотел тебе напоследок рассказать какой-нибудь анекдот из своей копилки, – сказал Окунь, провожая Олега до машины и показывая при этом указательным пальцем на свою наполовину облысевшую седую голову, – но решил вместо этого прочитать гуляющий у нас стишок. Должен понравиться.
И он тут же продекламировал четверостишие и даже не продекламировал, а почти спел на мотив популярной песенки-хита:
«Мы все живем в эпоху гласности, Но ведь закончится она! А в Комитете безопасности Запомнят наши имена…»