Тайнопись видений
Шрифт:
Генхард сунул мужчине пиво. Тот взял недоверчиво и спросил:
– Чего надо?
– Новый я тут. Прибыли только всей семьей. Это тебе за поболтать.
– Ну-ну, – хмыкнул пьянчуга.
После пары глотков он стал не таким угрюмым.
– Слушай, батька, – сказал Генхард, выждав, пока выпивка сделает свое дело. – Ты не знаешь, с какого это дома? Я уже ноги до колен стер, а все никак не найду.
Он показал знак на синей ленте.
– А-а. Так это в ту сторону. К реке. По мельнице увидишь.
– Благодарствую, – кивнул Генхард. – И еще вопрос у меня есть. Видал я дом пустой в том вон закоулке. Чейный он или нет?
– Чейный, а как же. Горшечник у нас тут живет, Фимон. Это мамаши его хата.
– А чего пустует? Я все глаза проглядел, пока по округе ходил, а брошенку ни одну не нашел, кроме этой.
– Да где ты хату халявную найдешь в такие времена? – искренне удивился мужчина. – С затмения упал?
– Вот я и не соображу, почему эта пустая? Хозяин ее сдает на житье-то? Там уже целая голубятня развелась. Людей как будто сроду не бывало.
– И не просись туда, – отмахнулся пьяница. – Я тебе как добрый человек говорю. С ума сойдешь и на нем же поедешь.
– Чего?
– Сбрендишь, говорю! Там ночами творится дрянь какая-то. Ведьма была мамаша Фимонова. Он сам в той хате не живет, и никто туда не суется, даже бродяжки. А кто ночевал хоть раз, выбегают среди ночи и вопят. Один выскочил, да так и упал. В сугробе утром нашли закоченелого.
– Это что за страсти?! – выдохнул Генхард. – Призрак там, что ли? Батька соахийский! Я ж туда заходил!
– Говорят, ночами только она там ходит. Днем-то никто не видел.
– Тогда ладно, – кивнул Генхард. – А где найти мне этого Фимона?
– На кой он тебе? – не понял мужчина, сделав последний глоток и смачно рыгнув.
– Так на постой проситься буду. Если там призраки бродят, плата должна быть невеликая.
За свою недолгую, но богатую на события жизнь Генхард овладел незаменимым для беспризорника умением не обращать внимания на суеверную чепуху. Уж если уши на все это развесишь, то лучше сразу ложись и помирай со страху, а оно на тебе потом еще и попрыгает весело.
Генхард где только не ночевал. В самых скверных сараях, гулких подвалах, проклятых домах и на чердаках, где вроде как водились призраки. Он, конечно, не дурень просто так туда лезть, но уличный закон гласил: плюнь на слухи или от холода околеешь на морозе.
Пьяница рассмеялся.
– А ты болван еще тот. Думаешь, я шутки шучу?
– А разве нет? Сказал бы сразу, что чумные там жили. С тех пор уж точно выветрилась зараза.
– Я тебе как есть выдал. А хочешь полоумным стать, так катись к своему Фимону. Вон на той улице живет. В хате с зеленым забором.
С полусонным горшечником Генхард торговался до ругани. Этот жадный хрыч сначала послал его в шею, говоря, что на доме проклятье, но Генхард не унимался. Тогда мужик потребовал за развалюху такие деньжищи, хоть стой, хоть падай. Еще и с уговором: если призрак их оттуда выгонит, плату все равно не отдаст. Почуял наживу, старый пень. В итоге договорились на сребреник два раза в трид. Дороговато за рухлядь, но уж и так сойдет. Порченым все равно жилье нужно было отдельное – меньше опаски, что выдадут себя. В россказни про ведьму Генхард не верил и остальным про это говорить не собирался. Они сами кого хочешь напугают своими рожами.
На оставшийся медяк получилось купить три булки свежего, душистого хлеба. Генхард сунул их за пазуху необъятной куртки и нес так всю дорогу, чтобы не остыли, заодно и грелся. Он чувствовал себя настоящим соахийским властием. Столько дел переделал, и все для других! Ну не герой ли?
Генхард вдруг замедлил шаг и нахмурился от пришедшей в голову мыслишки.
– А чего это я так тороплюсь? А я же… Я же теперь свободный! Куценожкино проклятье не работает! Я и тащить все подряд могу! И чего хочешь могу!
Тут он страшно пожалел, что отдал горшечнику сребреник: возврата уже не сделать.
– И чего я, правда? Умный вроде, а сплоховал на всю окраинную!
Генхард нашел уголок почище на крыльце одного из домов, достал хлеб и с вожделением сглотнул, глядя на золотистую поджаристую корочку.
– Еще не хватало мне с ними жить! Дурак я, что ли? Да я эдак помру за три дня!
Он уже хотел оторвать от булки румяный бок, но убрал руку и недовольно засопел.
– Стало быть, не герой я тогда? Ну и плевать! Для кого я герой? Для этой пигалицы с косичками? Велика важность! Она даже про соахийцев не знает!
Он собрался с духом и снова потянулся к теплой, ароматной сдобе. Грязные пальцы в заусенцах почти коснулись обсыпанной тмином верхушки, но замерли во второй раз.
Генхард боролся со странным чувством, которое никогда прежде у него не возникало.
На козырек крыши села ворона и с интересом посмотрела на страдания паренька.
– Чего ты пялишься? – рассердился тот. – Я тут важную штуку решаю! Идти мне к ним или нет?
«Кар!» – с готовностью ответила ворона и принялась чистить перья.
– Так я тебя и понял, чучело ты невысушенное!
Генхард обреченно вздохнул, сунул булку за пазуху.
– А и чего я буду опять ничейный? А они-то меня любить будут. Рыжая точно любит уже. Вобла злой, а остальные нормальные вроде. Я, наверное, с ними поживу пока. А если что, уйду. На мне заклятья-то нету! Свободный я! Вот чуть не то, и уйду!
Он решительно поднялся и зашагал к городской стене.
Порченые сидели там же, где вороненок их оставил. Замерзшие, грустные. У Яни опять глаза на мокром месте.