Тайны Далечья
Шрифт:
Боязно было парню одежды лишаться, да что делать-то, не век же в чаще проклятой куковать? «Уж коли суждено от нечистой силы сгинуть, так лучше быстрее отмучиться», – решил писарчук и стянул с груди рубаху.
Как только Никола разделся и поставил котомку с дарами под ноги, тут же из-под земли снова появилась костлявая рука, ухватила и утащила добычу. Парень и глазом моргнуть не успел, как один из мертвецов подскочил к нему и взвалил на плечо, словно тюк иль другую поклажу.
Сильные были руки у нежити, пальцы цепкие крепко в бока писарчука впились, словно волк
Больно Николе было, ох как больно! Пальцы костлявые все бока ободрали, да ветки колючие щеки и плечи в кровь исхлестали. Одна радость, отряд мертвецов возле оврага остался и следом не тронулся. Чувствовал парень страх перед тем плечистым воином, что с ним говорил. Такого грозного богатыря и живого испугаешься, не то что мертвого…
Долго или нет тащил его мертвец, Никола не помнил. Не до того ему, горемычному, было, чтобы счет вести. Запомнилось лишь мгновение, когда остановился покойник да тут же наземь его и бросил. Спину, о коренья покалеченную, сразу в трех местах заломило, локоть левый заныл и распух, а перед глазами у писарчука чертята желтые да красные заплясали. Тряхнул головой парень, чтобы пелена с глаз спала, а затем кое-как встал и огляделся.
Мертвеца уже и след простыл. А притащило его бесовское отродье совсем не туда, не в логово своего хозяина… Трава под ногами была зелена, а деревья красивы и стройны. Расхаживали по поляне, где Никола очутился, дикие зверушки, и никто друг на дружку не охотился. Редко увидишь лисицу, возле которой зайчики резвятся, да волка зубастого, что рядом с оленем разгуливает. Но больше всего подивился Никола хоромам, что увидел. Не гнилушку-избушку, а огромный терем о дюжине окон с резными ставнями. Лился изнутри свет, да такой яркий, что ясно на поляне было, как днем. На поляне – светло, а на душе у паренька вдруг спокойно и радостно стало!
Не живут так колдуны нечестивые: их черным сердцам мило, когда вокруг лишь гиблые болота да отвратная гниль, все мертво и уродливо. Так батюшка на проповеди говорил, да, видать, сплоховал святой человек… ошибся!
– Пошто пожаловал? раздался вдруг звучный голос.
Испугался Николка, встрепенулся да так резко на оклик голову повернул, что в шее хрустнуло. Всего в шагах десяти от него стоял не мерзкий, иссохший старикашка-горбун, каким колдун пареньку представлялся, а голый по пояс бородач лет сорока, да такой крепкий, что их Митрофану, деревенскому кузнецу то бишь, под стать. В правой руке держал взопревший мужик топор, а в левой – полено, которое тесать собирался. В глазах здоровяка не было злобы, лишь интерес…
– Мне б к колдуну… – робея, вымолвил писарчук.
– Ну, ясно дело, что не к бабке-повитухе, – рассмеялся мужик и вдруг, даже не изменившись лицом, метнул в сторону парня топор.
Острое, тяжелое лезвие просвистело над самым ухом незваного гостя и по самую рукоять вонзилось в дерево за ним.
– Еще раз колдуном назовешь, не промахнусь! – пообещал хозяин поляны, а затем, передумав, пригрозил пареньку новой бедою. – Хотя нет, лучше я тя гласа лишу да язык твой запаршивлю!
– Да как же тебя величать-то? – развел руками обомлевший Николка. – Обидеть-то у меня и в мыслях не было… Не серчай!
– А ты, как я погляжу, не простой увалень, говоришь уж больно складно… Поди, и грамоте обучен? – ни с того ни с сего спросил мужик и посмотрел на писарчука особенно пристально.
– Я писарь из деревни, что за озером, меня народ к колд… в лес послал, чтоб старца мудрого найти, – чуть не оплошал молодец, но вовремя нашел нужные слова.
– Коли так, ладно… – заулыбался мужик и легко, как будто хворостинку, переломил полено о колено. – Пошто пожаловал?! Не тяни!
– Меня деревня послала, мудрецу лесному в ноги кланяться да о милости за всех нас просить… Отведи меня к нему, мил человек!
– Эх, паря, паря, дурья ты башка! – сокрушенно закачал головою мужик. – Старцев мудрых в этом лесу уже давно не бывало, один лишь я здесь кукую… Коль к колдуну пришел, со мной говори, только сперва хорошенько запомни, я не колдун, а ведун… ведун, потому что таинства разные ведаю!
Не понял Николка, в чем разница, но перечить не стал. Кивнул головою, губы пересохшие облизал да и начал рассказ о барской печали.
– Узнаю господскую повадку, свое горе на чужие плечи перекладывать, – покачал головою хозяин леса, когда посланник деревни замолк. – И соседи твои хороши, трусливы, как зайцы, да подлы, как… – Ведуну не удалось подобрать сравнение, поэтому он просто махнул рукой и, тихо ворча себе в бороду, скрылся в тереме.
Долго прождал Николка, продрог весь, пока не вернулся ведун, держа диковинный кувшин с длинным узким горлышком да котомку с одежой, у оврага оставленной.
– На, срам прикрой! А дары мне ваши скудные совсем ни к чему… не нищий! – Ведун кинул под ноги парню грязные лохмотья и поклажу. – В усадьбу барскую я не пойду! Кто таков твой хозяин, чтоб меня вызывать?! Да и слово свое знатный люд через раз держит…
– Не погуби, смилуйся! – рыдая от искреннего отчаяния, кинулся писарчук мужику в ноги. – Мне без тя никак нельзя! Меня ж со свету сживут, да и деревне горько придется!
– Милостынь не подаю, – сурово произнес ведун и, ухватившись сильной рукою за Николкины волосы, одним рывком поднял его с колен. – Помогу я тебе сынка барского от смерти спасти, но только коли обещание дашь, что после мне службу сослужишь.
– А что делать-то? – не на шутку испугался писарчук. Подумалось ему, что хочет колдун его чистую душу пленить да склонить к богопротивному делу…
– Хворь, что с барином молодым приключилась, мне ведома, – не обратив внимания на вопрос, произнес хозяин поляны. – Вот в этом кувшине зелье целебное. Три дня и три ночи им поить мальца надобно, а наутро четвертого он здоровее и батюшки своего, и всех его дружинников будет! Коли слово даешь, твой кувшин! Нет – для другого посланника приберегу. Может, тот меньшим дураком окажется…
Еще пуще зарыдал Николка и головою закивал в знак согласия. Страшно ему сделалось обратно с пустыми руками возвращаться. Представилось вдруг, какой казни суровой да изощренной его осерчавший барин придаст.