Тайны Далечья
Шрифт:
К середине седьмого года разобрался бывший писарчук, что за зелье в колдовском котле варилось. Разобрался, посмеялся над собственным прошлым невежеством и огонь больше поддерживать не стал. Обычная болотная вода в чугунке булькала, а не выкипала лишь потому, что каждую ночь слуги-невидимки ее ведрами подливали. Бессмысленная эта работа была нужна лишь для того, чтобы его, несмышленыша, к терему привязать, чтоб он из леса в первую пору заточения обратно в деревню не сбег.
К середине восьмого года покорилась Николе предпоследняя книга. Прочел он ее и вдруг понял, что сам в ведуна превратился, колдуном же богомерзким самого себя назвать язык не поворачивался; да и мерзостей он не творил,
Целый день с утра до заката ведун лесной вокруг столика с книгой последней ходил. Не решался за нее взяться, боялся, а вдруг не откроется? Лишь когда солнце почти село, отважился ведун сделать решительный шаг, завершить дело, которому семь с половиной лет жизни отдал.
Зажмурил Николай глаза, взялся за кожаный переплет и, набрав в грудь воздуха побольше, осторожно потянул. Поддалась книга черная, открылась, а затем и ведун веки приподнял. Постигло… хозяина лесного горькое разочарование. Хоть страниц в книге много было, но все пустые; все до одной, кроме последней с надписью:
«Знание – меч, и не дело мечу в ножнах ржаветь! Во благо иль во зло, ради спасения иль ради корысти, но меч в бою песнь петь должен, только тогда он живет!
Приведи преемника, Ведун! Не бойся недостойному в руки сокровища бесценные отдать. У кого не душа, а душонка червя, те в лес запретный не захаживают. Л коли и случится такое, то навеки останется недостойный здесь, не сможет он тысячу книг одолеть, не по плечу ему будет эта задача.
Сделай последний шаг, Ведун, и меч свой в жизнь смело неси!»
Долго стоял неподвижно Николай, все не верилось, что труд восьмилетний так закончился. Что ему было делать дальше и где преемника сыскать, такого же простачка, каким он раньше был? Но главное, мучил бывшего писарчука вопрос, а чего же ему хочется, к чему он стремится? Ради чего меч знаний обнажать?
Биться за власть? В ней толку нет! Каждого, кто забрался на вершину горы и надел на голову княжью корону, постоянно мучает страх, что венец могущества слетит, а более молодой и сильный противник его с горы той спихнет.
Деньги, почести, слава? Все это тлен, ради которого и пальцем не стоит шевелить. Деньги можно растратить или потерять в одночасье, а если они надолго при тебе, не дай бог, останутся, то душа зачерствеет и в золотой самородок превратится. Будешь бродить по свету живым мертвецом, наподобие тех стражей, что лес от чужаков стерегут; а жизнь, которой пресытился, станет не в радость…
Красивые женщины, страсть, тихое, семейное счастье? Но меч – не тот инструмент, чтобы за любовь воевать! Покорить своей воле человека можно, да только счастья и покоя это не сулит…
«Нет, если уж возвращаться к людям, то лишь для того, чтобы жизнь их лучше сделать! Чтобы на всем белом свете ни больных, ни сирот не было, чтобы человек человеку другом, а не волком стал!» – решил Ведун и только так подумал, как появился у него за спиной варяг Одварг, тот самый мертвый воин, кто отрядом стражей командовал.
– Хозяин, в лес отрок из деревни заявился, годков пятнадцати… Аж мокрый весь от святой воды! Говорит малец, у барина сынок прихворнул, зелья целебного просит, – произнес закованный в ржавые доспехи мертвец и полыхнул огнем из пустых глазниц.
– Маловат еще… хотя чем раньше начнет, тем больше успеет… Веди его! – приказал Николай стражу, которого уже давно не боялся. – Но пусть он прежде, как и я когда-то, одежу скинет! Только храбрый сердцем и чистый помыслами человек способен собственной душой ради спасения другого рискнуть. Приведи его на поляну, Одварг, а я вскоре выйду.
Грустно Ведуну сделалось. Привычное закончилось, начиналось неизведанное… Что ожидало его впереди, не знал Ведун, и в книжках мудрых того было не прочесть…
Много сотен лет прошло с той поры, как покинул Никола Целитель свою лесную обитель и по миру странствовать отправился. Многих людей от многих печалей избавил, но не затупился, не заржавел меч знания. Говорил мне старик стодвухлетний, что где-то скитается Ведун и поныне, поскольку таинство долголетия ему ведомо. Странствует бывший писарчук в одиночку, но есть другие, подобные ему, ибо Лес Запретный до сих пор нетронутым стоит, и каждые семь-десять лет появляется там новый хозяин.
ПОКИНУВШИЙ ТИХИЙ ОМУТ
Михрютка всегда был невезучим. С рождения. Или, по крайней мере, с раннего детства. Как любил говаривать седой дед Онуфрий, хозяин соседнего болота, он, Михрютка то есть, из этого самого детства еще и не выбрался, и штаны длинные носил незаконно, хотя и перевалило Михрютке уже за третью сотню лет. На деда он не обижался: старым тот стал, кости от сырости ноют, вот и ворчит. Дед Онуфрий раньше был омутником, как сейчас Михрютка. Омутник – это хозяин омута; тот, кто в нем живет и отвечает за все, что в его владениях творится. Смотрит, значит, чтобы вода чистая была; живность, какой положено здесь жить, водилась и размножалась; ну и коли человек какой забредет, то и с ним разобраться надобно. С дурными намерениями пришел – что ж, Лесному царю работники никогда не лишние. А хороший человек в заповедном лесу заплутал или по делу какому пожаловал, так и помочь не грех. Но уж больно в омуте холодно жить. В болоте хоть сыро, но тепло: лежи себе на кочке, грей бока целыми днями на солнышке. А зима настала – забирайся в торфяник и погружайся в спячку. Вот и сжалился Лесной царь над долгожителем Онуфрием, разрешил ему в болото перебраться, болотником стать, хотя оно, болото, по наследству от бабки Гапы Михрютке перешло. А Михрютка и не возражал. Ему по молодости лет холод не страшен, а в омуте места больше, есть где развернуться.
Омут его представлял собой лесное озерцо, круглое, как тарелка, небольшое в диаметре, но глубокое настолько, что все считали его бездонным, хотя дно-то в самом деле у него было – это Михрютка точно знал, бывал там не раз. Живности в омуте почему-то водилось немного и лишь на глубине, не то что в бабкином болоте. Там и лягушки квакают, и жучки всякие суетятся, и пиявки, и комаров полным-полно, и птицы болотные гнезда вьют. Болото Михрютка знал как свои пять пальцев, в смысле, на правой руке, потому что на левой-то у него их шесть. В этом болоте жил он с бабкой с тех пор, как себя помнил. И премудростям всяким колдунья-бабка его обучила. А кто родители его, о том бабка Гапа не сказывала. Когда спрашивал, злилась да в лягушку внука превращала. Бабка-то, она была отходчивая, долго злиться не умела, слава Лесному царю, проквакаешь день-другой в болоте лягушкой – и обратно в свою родную шкуру. Постепенно Михрютка спрашивать разучился; привык, что все вокруг называли его сироткой. И кто дал ему имя, он тоже не знал, так что обижаться было не на кого. Но все равно обидно. Могли бы уж как-то посолиднее назвать. Мефодием, к примеру, или Нафанаилом. А то Михрюта смешно звучит, хотя и так его мало кто называл, все больше Михрюткой кликали, а кто поленивее, тот и вовсе Хрюткой звал или Хрютиком.