Тайны Древнего Лика
Шрифт:
«Это древний земной город, Свен… Открылся переход…»
Так буквально минуту-другую назад сказал Алекс Батлер, Орфей-гитарист, специалист по Марсу. И, судя по его рассказам, по земным древностям тоже.
А вот Алекса Батлера рядом не было.
Пилот сглотнул и провел рукой по комбинезону, словно проверяя, на месте ли тот. Комбинезон был на месте, фонарь тоже – он лежал на груди, только почему-то был выключен. Из-за кромки чаши продолжали доноситься голоса – теперь это, несомненно, было пение, сопровождавшееся размеренными звонкими ударами, – словно били железным прутом по большой сковороде. Теплый воздух был насыщен незнакомым пряным ароматом с едва уловимой примесью запаха кофе.
«Ну что, Тор-Столб без молота Мьёлльнира, – сказал он себе. – Давай, вылезай. Будем знакомиться».
Он предпочитал не думать о том, что за марсианская машина и каким образом мгновенно перенесла
Поднявшись на ноги, Торнссон перебросил фонарь за спину, поднял руки и, подпрыгнув, уцепился за край чаши. Подпрыгнуть оказалось не так уж и просто – земная сила тяжести после марсианской была очень ощутимой. Еще сложнее было подтянуться – но он все-таки сумел это сделать, помогая себе ногами. Тяжело дыша, лег животом на широкую кромку и обвел взглядом финишный пункт своей невероятной переброски.
Да, он не ошибся – именно факелы, закрепленные на стенах, освещали это просторное квадратное помещение, центром которого была каменная чаша. Справа и слева от чаши тянулись два ряда колонн, испещренных какими-то рисунками и значками. Колонны вели к глубокой прямоугольной нише в стене; там горел костер, и огненные блики плясали по вмурованной в стену золотой плите, на которой барельефом выступало округлое лицо с пухлыми губами, толстым приплюснутым носом и закрытыми миндалевидными глазами. На широком лбу, под головным убором, напоминавшим округлый шлем, виднелся черный знак – нечто вроде цветка с четырьмя лепестками. Торнссон не мог похвастаться знанием истории религий, это была отнюдь не его стихия; он несравненно лучше разбирался в летательных аппаратах – но такой цветок был ему знаком еще со школьного детства. Напарник по разным уличным проказам мексиканец Капелька Мигель – это прозвище тот получил за удивительное умение просачиваться сквозь любую толпу – как-то раз объяснил ему, что четырехлепестковый цветок у древних майя был символом Кинич Какмоо, бога Солнца.
Возле ниши в ряд стояли невысокие широкоплечие люди в желтоватых одеяниях, похожих на плащи; отсюда, с края чаши, Торнссон видел только их спины и затылки с длинными черными волосами, стянутыми в пучок. Светлые головные уборы были подобны тюрбанам, причем только у одного из этого десятка над тюрбаном вздымались плюмажем три зеленых птичьих пера.
Да, это явно был какой-то религиозный ритуал, связанный с круглолицым божеством, богом Солнца, если верить Капельке Мигелю.
Жрецы продолжали петь, а крайний справа через каждые три или четыре секунды наносил удар короткой палкой с шарообразным утолщением на конце по большому круглому серебристому блюду, на двух цепях свисавшему с перекладины, похожей на турник. Неподалеку от чаши, на одной линии с костром, возвышался большой каменный куб, покрытый какими-то темными потеками, а между колоннами и боковыми стенами с обеих сторон тянулись высеченные из того же камня длинные грубо обработанные скамьи. Оглянувшись, Свен разглядел в полумраке позади чаши обитые золотыми пластинами двустворчатые двери, испещренные замысловатыми узорами, – они, как и костер, тоже находились в нише и, вероятно, вели наружу из этого храма солнечного божества.
«Открылся переход…» – вновь прозвучали в его голове слова Батлера.
И этот ритуал, и вся окружающая обстановка подсказывали Торнссону, что переход открылся не просто на Землю. Переход, кажется, открылся в прошлое…
Сердце его сжалось – но только на мгновение. Не время было погружаться в переживания, убиваться, рвать на себе от отчаяния комбинезон и посыпать голову пеплом от ритуального костра в честь солнечного бога. Нужно было принимать решение и претворять его в жизнь.
Продолжая лежать на кромке чаши, Торнссон быстро прикинул в уме два варианта своих дальнейших действий. Можно было применить вариант «разведчик» – то есть вернуться на дно чаши, подождать, пока жрецы закончат ритуал и покинут храм, а потом тоже выбраться из этого зала наружу и, стараясь оставаться незамеченным, изучить обстановку. Или же действовать по варианту «контакт» – не откладывая дело в долгий ящик, подойти к этим аборигенам, поздороваться и потребовать номер в местном отеле и аудиенцию у мэра.
«Чему быть – того не миновать, – решил пилот в стиле фаталистов. – Во всяком случае, плакать обо мне некому».
И мать, и отец его погибли в автомобильной катастрофе десять лет назад, других родственников – если они и были – он не знал, а с последней из своих многочисленных подружек, Лу Хольц, окончательно разругался за несколько дней до начала предполетной подготовки, и новой обзавестись
Стараясь не потерять равновесие на ободке чаши, Свен выпрямился во весь свой немалый рост, вернул фонарь на грудь и включил, направив на золотой барельеф. Лик божества засиял, изумленные жрецы резко прервали пение, и в наступившей тишине раскатился по храму громовой голос пилота:
– Мир вашему дому! Я, Свен Торнссон, приветствую вас!
Шеренга качнулась – и через мгновение на возвышавшегося над чашей астронавта смотрели все десять жрецов. Торнссон провел лучом фонаря по их лицам. Лица были похожи на медные маски, окаймленные прямыми черными волосами, – с покатыми лбами, внушительных размеров носами и характерным для индейцев разрезом глаз. Ноздри жрецов украшали небольшие зеленые кругляшки. («Нефрит?» – предположил пилот. Когда-то по телевизору показывали нефритовый костюм одного древнего китайского владыки; многочисленные пластинки, соединенные золотыми проволочками, были такого же цвета, как кругляшки жрецов; тело в оболочке из нефрита должно было трансформироваться в сам камень и перенять его нетленность.) В уголках губ жрецов висели на небольших серебристых дисках серебристые же пластины, на шеях отсвечивали зеленью ожерелья из нескольких ниток трубчатых бусин. А у жреца с перьями нефритовая пластинка свисала и с кончика орлиного носа.
Пилот повернул фонарь в сторону и громоподобно повторил:
– Я, Свен Торнссон, приветствую вас!
В глубине души он надеялся, что после этих его слов жрецы незамедлительно падут ниц, как в фильмах (собственно, свое краткое выступление он и скопировал с какого-то видео), но ничего подобного не произошло. Оцепенение служителей культа продолжалось с полминуты, не более, потом они зашевелились, принялись оживленно переговариваться, и наконец медленно и осторожно начали приближаться к чаше. Плащи колыхались, открывая ступни, и оказалось, что на ногах жрецов нечто вроде плетеных сандалий, а на лодыжках в три-четыре ряда переливаются зеленью и серебром узкие браслеты. Впереди шел коренастый пожилой индеец с изумрудными птичьими перьями на голове; кривой шрам от виска до верхней губы пересекал его смуглое лицо с темными глазами и редкими черными волосками на подбородке. Чуть сзади и сбоку, как ведомый в паре самолетов-истребителей, сопровождал его жрец с колотушкой, а дальше неровной шеренгой двигались остальные.
Торнссон мгновение раздумывал, стоит ли ему спрыгнуть на пол, – и решил пока оставаться на месте. Так, по его мнению, он выглядел более внушительно, хотя и находясь рядом с индейцами, был бы на полторы, а то и на две головы выше самого высокого из них. Еще раз полоснув лучом по смуглым лицам – индейцы щурились от яркого света, но ладонями не загораживались, – он выключил фонарь, перевел его на отверстие в потолке и вновь включил. Поднял руку и все так же громко и торжественно заявил:
– Я, Свен Торнссон, прилетел с неба.
Жрецы остановились, воззрившись на яркий вертикальный луч, в котором кружились пылинки, и вновь начали перебрасываться фразами. Речь их была гортанной, с непрерывно и почти неуловимо менявшимися интонациями, и совершенно непохожей на давешний монотонный речитатив. И абсолютно непонятной Торнссону. Один из индейцев, отделившись от группы, обогнул чашу скользящим шагом и исчез за спиной пилота. Что-то зашуршало, взметнулись пылинки в луче – и раздался тихий стук. Пилот понял, что это открылись и вновь закрылись двери храма, но оборачиваться не стал. Хотя в груди у него возник неприятный холодок – вполне логично было предположить, что гонец отправился за местными копами, то бишь за вооруженными людьми. У Торнссона же из оружия имелся только небольшой складной нож, если его можно считать оружием. Лучше было его и не показывать. И это только в кино супермен-одиночка, поднаторевший в восточных единоборствах, мог запросто расправляться чуть ли не с сотнями автоматчиков-гранатометчиков. Пилот тоже в молодости увлекался шаолиньскими забавами, но прекрасно понимал, что никакое у-шу вкупе с тхеквондо, кунг фу и айкидо ему не поможет, если дело дойдет до столкновения с воинами, пусть даже вместо автоматов или пистолетов у них будут всего лишь копья или пращи. Нужно было во что бы то ни стало удержаться от конфликта, не допустить конфликта. А для этого следовало отыскать в себе ранее никогда не проявлявшиеся актерские способности и убедительно разыграть спектакль, где от его игры, возможно, будет зависеть сама его жизнь. Или, во всяком случае, свобода. Свену эта область культуры была совершенно незнакома. А ведь ситуация требовала от него не только достаточно убедительного для зрителей-участников исполнительского мастерства – он должен был придумать и сценарий этого действа под названием «Явление Свена Торнссона индейскому народу»…