Тайны дворцовых переворотов (др. изд.)
Шрифт:
2. Священникам молиться в церквах о здравии Ея Императорского Величества.
3. Взять под стражу П. И. Ягужинского.
Третье распоряжение исполнили не мешкая. Фельдмаршалы Голицын и Долгоруков принародно сняли с обер-шталмейстера шпагу и препроводили в особый покой, охраняемый солдатами {65} .
Павлу Ивановичу, вечно попадавшему в какую-нибудь неприятную историю, остается лишь посочувствовать. Впрочем, обычно первый генерал-прокурор выходил сухим из воды. И на этот раз ему опять крупно повезло. Ведь посадивший его под арест Д. М. Голицын 2 февраля проиграл борьбу за власть. Проиграл в тот момент, когда позволил соотечественникам заняться выдумыванием конституционных проектов. Наверняка тем же днем в Лефортовском дворце у постели недужного Остермана члены похоронной команды обговорили способ, который помог бы оппозиции крепко связать руки честолюбивому князю. Вечером того же понедельника дворяне, разгоряченные жаркими спорами и предводительствуемые В. Н.
Дмитрию Михайловичу достаточно было бегло проглядеть статьи первой копии, чтобы понять безвыходность своего положения. Как утопающий хватается за ближайшую соломинку, так и Голицын, узнав о разногласиях среди петиционеров, позволил критикам общей позиции «изготовить» собственный вариант и прийти с ним в Кремль. 7 февраля генерал-лейтенант И. И. Дмитриев-Мамонов принес верховникам пункты меньшинства. Альтернативный проект фактически добил первого министра. Претензии обоих фракций на увеличение числа советников до пятнадцати – двадцати человек, превращение Сената во вспомогательный орган при Совете, создание представительной палаты для генералитета и шляхетства вполне устраивали Голицына. Однако все портил один параграф, фигурировавший в обоих документах под разными номерами, но звучавший почти тождественно: «№ 5. В важных государственных делах, такоже и что потребно будет впредь сочинить в дополнение уставов, принадлежащих государственному правительству, оное сочинять и утверждать Вышнему Правительству, Сенату, генералитету и шляхетству общим советом» (проект 364-х, то есть А. М. Черкасского); «№ 6. Что потребно будет впредь сочинить в дополнение уставов, принадлежащих к государственному правительству или какие дела касатца будут как к государственной и общей ползе, оныя сочинять и утверждать Верховному Тайному Совету, Сенату, генералитету и шляхетству общим советом» (проект 15-ти, то есть И. И. Дмитриева-Мамонова и М. А. Матюшкина) {66} . Итак, большинство и меньшинство единодушно настаивало на образовании полновластной, а не совещательной (как планировал реформатор) законодательной палаты. Это означало неминуемое фиаско Голицына как политического лидера и неизбежный в перспективе триумф его оппонента – В. Л. Долгорукова.
Расчет Остермана оправдался в точности. Голицын проигнорировал обе петиции. Задерживая утром 7 февраля отсылку в печать манифеста о восшествии на престол Анны Иоанновны, князь, похоже, уповал на благосклонный для себя отзыв тех, кто стоял за гвардейскими майорами. Увы, ожидания оказались напрасными. В итоге во второй половине дня 7 февраля на заседании Верховного Совета он в союзе с младшим братом и графом Головкиным проголосовал за отсрочку публикации кондиций до приезда царицы. Мотивировку троица привела весьма красноречивую: «Объявление тогда учинить, когда Ее Императорское Величество прибудет, от ея лица, для того, чтоб народ не сумневался (в смысле не подозревал. – К.П.), что выданы от Верховного Тайного Совету, а не от Ея Величества. А когда прибудет Ее Величество, то рассуждаетца приличнее тогда, что от своего лица ту свою милость объявить изволит».
Как видим, у Дмитрия Михайловича осталась единственная надежда – на покорность и политическую апатию императрицы. Его сиятельство, вероятно, и не догадывался о призрачности и тщетности этой надежды. На том совещании лишь В. В. Долгоруков выступил за прямой диалог с дворянством и немедленную посылку текста восьми пунктов в типографию, «чтоб народ ведал ради соблазну». Вечером секретари привезли сентенции отсутствовавших А. Г. Долгорукова и А. И. Остермана. Первый был категоричен: «…в Москве всемерно надлежит публиковать подписанные от Ея Величества кондиции, чтоб инако их не толковали и об них подлинно знали». Второй, напротив, одобрил точку зрения Голицыных. Симптоматичное одобрение! 8 февраля, ознакомившись с мнением А. Долгорукова и Остермана, правительство решило не включать в манифест кондиции {67} .
Всё. Голицын-старший допустил свою последнюю роковую ошибку. Судорожно цепляясь за власть, сознавая собственную неготовность действовать в условиях повышенной политической активности шляхетства, князь не придумал ничего лучшего, как в угоду личным амбициям ринуться напролом: либо республика во главе с ним, либо никакой республики вообще. Результат подобного безответственного поведения политика, от которого зависела судьба страны и тысяч людей, вполне закономерен. Республика, естественно, погибла, не родившись. Но главное, поражение реформаторов 1730 года посеяло первые зерна взаимного недоверия между обществом и правящей верхушкой, крайне опасного для любого государства. Посему страх и гнетущая общественная атмосфера в эпоху бироновщины никого не должны удивлять. Анне Иоанновне, хорошо запомнившей «затейку» верховников, в каждом примере неповиновения мерещился зародыш новых политических потрясений (так, А. И. Румянцева в мае 1731 года сослали в чувашское село Чеборчино под надзор солдат за критику
В наивной вере то ли в счастливое неведение, то ли в честность царицы Анны Голицын потерял четыре важных дня, в которые, возможно, все же имел шанс спасти ситуацию. Правительство фактически бездействовало, вынуждая российскую светскую и духовную элиту подписываться под посланием царицы и засекреченными кондициями. Мероприятие абсолютно пустое и не сулившее ни единого плюса. Пока министры убаюкивали друг друга самообманом, 10 февраля императрица приехала во Всесвятское – ближайшую от Москвы ямскую станцию, 11 февраля в московском Архангельском соборе похоронили Петра II. А 12 февраля мираж рассеялся: партия Остермана наконец осмелилась продемонстрировать Голицыным, кто в доме истинный хозяин. Государыня под радостные восклицания офицеров и солдат почетного караула объявила себя полковником Преображенского полка и капитаном роты кавалергардов. Герцог де Лирия правильно прокомментировал событие: «Это формальный акт самодержавия!» {69}
Как же отреагировал Верховный Совет на это? Сделал вид, что не заметил самоуправства своей протеже, и продолжал выжидать. Впрочем, верховникам уже вряд ли кто-либо чем-либо мог помочь. Парализованному временному правительству оставалось номинально править ровно столько, сколько позволяла ему победившая коалиция. А коалиция не торопилась срывать созревший плод, отложив спектакль по низложению Голицына на две недели.
14 февраля Дмитрий Михайлович с коллегами лично поздравил во Всесвятском Анну Иоанновну с благополучным приездом. Затем князь и Головкин надели на императрицу голубую ленту ордена Андрея Первозванного. 15 февраля государыня торжественно въехала в Белокаменную. 20 февраля Москва присягнула царице Анне I. Текст клятвы не конкретизировал статус Ее Величества, то есть не обозначал объем прерогатив монархини, ибо обозначать что-либо было поздно. Черкасский и Татищев под чутким руководством Остермана заканчивали подготовку великолепного финала в духе 1725 года. Дамское окружение преемницы Петра II – сестра Екатерина Мекленбургская, баронесса Остерман, княгиня Черкасская, графиня Салтыкова – тайно уведомляли госпожу обо всех новостях и планах, вынашиваемых в Лефортовском дворце. Правда, накануне развязки надзор за царицей со стороны В. Л. Долгорукова заметно ослаб. Князь, конечно, понимал, что вскоре произойдет, и старался заслужить если не высочайшее доверие, то прощение, смягчив режим жесткой опеки, установленный по приказу Верховного Совета. А верховники между тем по-прежнему ежедневно заседали в Кремле, решая текущие проблемы {70} .
Утром 25 февраля они, как обычно, встретились в присутствии. Явились братья Д. М. и М. М. Голицыны, В. В., В. Л. и А. Г. Долгоруковы. Все, кроме Г. И. Головкина и А. И. Остермана. Обсудив с генералом Боном церемониал предстоящей коронации, министры поговорили о чем-то секретно, после чего Василий Лукич вышел из комнаты. Вышел не ради отдохновения, а услышав за дверями некий шум. Дипломат не сразу сообразил, в чем дело, увидев множество людей в гвардейских мундирах и цивильном платье, идущих по дворцовым апартаментам к аудиенц-залу. Там их вроде бы ожидала сама императрица. Следуя за потоком, Долгоруков, разумеется, пробовал выяснить причину столь дерзкого поступка более полутора сотен лиц. Но, похоже, без особого успеха. В переполненном зале князь действительно обнаружил государыню, к которой и поспешил протиснуться. Анна Иоанновна без каких-либо признаков растерянности поздоровалась с ним и тут же велела немедленно привести прочих министров. Василий Лукич устремился сквозь толпу обратно к выходу, и несколько минут спустя его коллеги уже стояли рядом с царицей.
Шел одиннадцатый час пополуночи. Генерал Григорий Дмитриевич Юсупов, выдвинувшись вперед, преподнес императрице, сидевшей на троне, челобитную. Та подозвала Алексея Михайловича Черкасского и попросила прочитать вслух подписанный восемьюдесятью семью персонами текст, напомнивший ключевым фигурам империи о поданном 5 февраля в Совет конституционном проекте, остающемся до сих пор не рассмотренным. Посему челобитчики апеллировали к Анне Иоанновне, предлагая ей дозволить «собраться всему генералитету, офицерам и шляхетству по одному или по два от фамилий… и все обстоятелства изследовать, согласным мнением по болшим голосам форму правления государственного сочинить и Вашему Величеству к утверждению представить».
Когда Черкасский замолчал, в зале на мгновение воцарилась тишина. Верховникам не стоило питать иллюзий. Участники акции – и те, кто попал на аудиенцию, и те, кто запрудил площадь перед дворцом (всего более восьмисот человек), – возлагали на вчерашнюю курляндскую герцогиню полномочия арбитра с единственной целью: добиться от нее одобрения петиции и в тот же день провозгласить избранницу самодержицей. Условие об одном или двух депутатах от семьи петиционеры фактически соблюли: среди ста пятидесяти особ, проникших в Кремлевский дворец, делегатов от разных фамилий хватало; так что кворум был.