Тайны дворцовых переворотов
Шрифт:
В пятом часу пополудни экипаж генералиссимуса добрался до дворца на Васильевском острове. А вскоре владельцу особняка сообщили, что из Петергофа примчался нарочный с распоряжением срочно перенести царские уборы и утварь в Летний дворец. Лишь в то мгновение Светлейшему открылась истина: с легкой руки Остермана он в опале и, похоже, дела совсем плохи. Утром 6 сентября под надзором вызванного из Петергофа Александра Кайсарова слуги забрали из дворца казенную мебель. Генерал-лейтенант Семен Салтыков поторапливал их. Кто-то в эту среду проинформировал отверженного о заступничестве великой княжны. Отец, не мешкая, велел Марии сесть за стол, и дочь написала Наталье Алексеевне: «Милостивейшая государыня великая княжна… вчерашняго числа ходила я к вашему высочеству простится, но не получила за отъездом Ваше Высочество видеть… Не могла я того оставить, чтоб Вашему Высочеству не донести, что государь мой дражайший родитель зело печалится: 1. Что Его Величество вчерашняго числа не получил видеть. 2. Что по прибытии сюда услышел, якобы Его Величество и на дворе Его Светлости стоять не изволит. И ныне прибыл сюда генерал-лейтенант господин Салтыков и объявил, что Его Величество веема переездом из дому Его Светлости поспешать приказал. Напротиву же того, Его Светлости неизреченную приносит радость милостивое Вашего Высочества предстателство, что изволили Его Величество о свидании з батюшком вчерашняго числа дважды просить. Того ради… прошу, изволите Его Императорское Величество просить, чтоб по прибытии сюда изволил прибыть в дом Его Светлости дражайшаго родителя моего и с ним видется, дабы, как внутренние Его Императорского Величества и Вашего Высочества и Его Светлости неприятели, так и пограничные соседи, видя такие отмены, не порадовались».
Однако судьба князя решена. Ничто, ни роспуск на зимние квартиры Ингерманландского полка, ни сочувствие Голицыных и Натальи Алексеевны, ни тем более посланный Меншиковым в Киев вызов И. А. Зейкину (15 августа выдворенному за границу) не в состоянии исправить положение. Неосмотрительно брошенные вице-канцлеру в лицо упреки и угрозы погубили «полудержавного властелина». Выручить из беды Данилыча могла бы Елизавета Петровна. У нее хватило бы такта и ума для умиротворения всех сторон. Но цесаревна молчит. И молчит только потому, что на нежном пальчике Марии Александровны все еще красуется обручальное кольцо юного императора.
Около пяти часов вечера 7 сентября Петр II возвратился в столицу, остановившись в Летнем дворце. Не откладывая, царь объявил по гвардии, чтобы в полках не исполняли ничьих приказов, кроме генералов Юсупова и Салтыкова. Тем временем Светлейший, подавленный и отчаявшийся, просидел всю вторую половину дня в Ореховом кабинете в задумчивости. Вечером из Летнего дворца вернулись Мария и Александра Александровны, которых царская семья приняла весьма прохладно. А утром 8 сентября Семен Андреевич Салтыков нагрянул в дом князя с указом о домашнем аресте. Указ Александру Даниловичу зачитали в Предспальне. Документ произвел на генералиссимуса убийственное впечатление. Ему стало плохо. Пришлось пустить кровь. Придя в себя, арестант взялся за перо, дабы испросить у внука Петра Великого полного абшида и прощения неведомо за что: «Всемилостивейший государь император!
По Вашему Императорского Величества указу сказан мне арест. И хотя никакого вымышленного пред Вашим Величеством погрешения в совести моей не нахожу… в чем свидетельствуюсь нелицемерным судом Божиим… в таком моем неведении и недоумении всенижайше прошу за верные мои к Вашему Величеству [известные] службы всемилостивейшаго прощения и дабы Ваше Величество изволили повелеть меня из-под ареста освободить… Также сказан мне указ, чтобы мне ни в какие дела не вступаться, так что я всенижайше и прошу, дабы Ваше Величество повелели для моей старости и болезни от всех дел меня уволить вовсе… Что же я Кайсарову дал письмо, дабы без подписания моего расходов не держал, а словесно ему неоднократно приказывал, чтобы без моего или Андрея Ивановича Остермана приказу расходов не чинил, и то я учинил для того, что, понеже штат еще не окончен, и он к тому определен на время, дабы под образом повеления Вашего Величества напрасных расходов не было. Ежели ж Ваше Величество изволите о том письме разсуждать в другую силу, и в том моем недоумении прошу милостивого прощения». Второе письмо с просьбой о заступничестве перед государем Светлейший адресовал Наталье Алексеевне.
Послания не произвели впечатления на монарха. Последнюю попытку предотвратить, нет, не отставку, а изгнание предприняли Дарья Михайловна Меншикова с сыном Александром и Варвара Михайловна Арсеньева. Жена и свояченица в Летнем дворце безрезультатно умоляли Петра Алексеевича о снисхождении. Мальчик женщин не утешил ничем. Апелляция сестер к Наталье Алексеевне, Елизавете Петровне и Андрею Ивановичу также успехом не увенчалась. В тот же день Остерман в беседе с секретарем австрийского посольства Карами объяснил позицию правительства: «Карлу VI хорошо известно, в какой мере странным был образ действий князя. Эта странность поступков князя становилась со дня на день хуже, так что император не мог не решиться положить конец всему этому. Впрочем, не будет принято никакой более крутой меры против князя, лишь бы он не подавал к этому повода. Ему будет дозволено жить в одном из его имений».
8 сентября Александр Данилович покорился роковому стечению обстоятельств, больше не уповал на удачу и пассивно протомился в неизвестности с утра до вечера в Предспальне. Преданный Алексей Волков скрашивал уединение хозяина, а связь с внешним миром осуществлялась через дежурившего за дверью флигель-адъютанта Ливена. В десятом часу пополудни князь поужинал и «изволил иттить опочивать». В любимом дворце ему оставалось прожить еще сорок два часа. Сорок два часа нервного напряжения, укладывания вещей, общения с членами семьи, охраной и воспоминаний о славной юности, знакомстве с Петром Великим, службе подле царя на благо России, заграничных поездках и кровавых битвах, Полтавской виктории и Померанском походе, семейных радостях и неурядицах, трагедии царевича Алексея и покровительстве императрицы Екатерины, конфликте с Морицем Саксонским из-за Курляндии и приятном времяпрепровождении в обществе обаятельной и умной цесаревны Елизаветы…{44}
7 сентября Петр II на заседании Верховного Тайного Совета постановил: «Никаких указов или писем… которые от князя Меншикова или от кого б иного партикулярно писаны или отправлены будут, не слушать и по оным отнюдь не исполнять под опасением нашего гнева». 9 сентября в том же собрании Светлейшего лишили всех чинов, орденов и предписали ему с фамилией выехать в дальнее провинциальное поместье Раненбург. 10 сентября 1727 года в четыре часа пополудни кортеж Александра Даниловича Меншикова тронулся в путь. На фоне всеобщего изумления столь стремительным и внезапным низвержением могущественной персоны мало кто обратил внимание на автоматическое расторжение помолвки Петра Алексеевича и Марии Александровны. А напрасно.
14 октября в Клину специально посланный курьер забрал у Марии перстень царя и вернул ей ее собственное кольцо. Спустя месяц, в ноябре 1727 года, двенадцатилетний отрок огорошил верховников сенсационным капризом: хочу жениться и женюсь на Елизавете Петровне. Остерман с товарищами потратил впустую все свое красноречие, отговаривая императора от безумной идеи кровосмесительного брака. Монарх проигнорировал мнение вельмож.
Что ж, цесаревна могла быть довольна. Все шло по блестяще спланированному принцессой сценарию. Меншиков в ссылке.
Мария с Александрой из списка конкуренток вычеркнуты. Царь глядит на тетушку с обожанием. Мальчик под полным контролем хитрой девицы. Заявление о грядущей свадьбе уже прозвучало. Пройдет года два или три, священник обвенчает счастливую пару, и тогда вся Россия узнает, насколько была не права, отдавая предпочтение августейшему жениху, а не третьей царской невесте…
Повторимся лишний раз. Человек предполагает, а Господь располагает! Да, наверное, все бы так и случилось, как задумала дочь Петра Великого, если бы… Если бы приблизительно тем же летом или ранней осенью красавице не попался на глаза статный и молодой гвардии унтер-офицер. Стрела амура тотчас поразила сердце восемнадцатилетней девушки, которая влюбилась с той же силой и страстью, какую юный государь питал к ней самой. А бравый капрал гренадерской роты Семеновского полка Алексей Яковлевич Шубин ответил красавице взаимностью и 25 октября 1727 года по личному указу императора вдруг удостоился звания гвардии сержанта, перепрыгнув за раз три ранга – фурьера, унтер-фендрика и каптенармуса. И ведь понимала, голубушка, что играет с огнем: разоблачи соблазненный император любовную интрижку, вся комбинация мгновенно развалится. Однако чувство целиком поглотило молодую особу, и прекрасная амазонка рискнула поспеть повсюду. Рискнула и потерпела сокрушительное поражение. В конце лета 1728 года кара настигла самонадеянную цесаревну. Остерман разгадал маневр Елизаветы, при помощи Долгоруковых открыл имя тайного любовника, после чего уведомил царя о романе тетушки с гвардии сержантом. 26 августа (6 сентября) 1727 года гроза разразилась над обманщицей: на празднике в день святой Натальи «все заметили величайшую перемену в обращении царя с принцессою Елисаветою. Прежде, он безпрестанно говорил с нею, а теперь не сказал ей ни одного слова и даже ушел не простившись»{45}. Скандальный разрыв племянника с прелестной родственницей в то же мгновение перечеркнул всякую надежду цесаревны на приобретение российской короны посредством кровосмесительного брака. Опала и затворничество отныне стали уделом честолюбивой дочери Петра Великого, а не головокружительные придворные интриги и хитроумные политические комбинации.
Впрочем, это уже другая история. История не дебюта, а возмужания прирожденного политика, осознавшего, что за власть надо бороться с благословения нации, а не вопреки всему навязывать себя ей. За годы царствования Анны Иоанновны Елизавета сумеет завоевать огромную популярность среди различных слоев населения и, кроме того, разработает оригинальную концепцию управления государством таким образом, чтобы не калечить во имя высших целей жизнь окружающих людей (дело Лопухиных – единственное исключение). Трагедии Толстого, Девиэра, Меншикова, но в первую очередь собственная катастрофа подтолкнут цесаревну к переосмыслению доминировавших с эпохи Макиавелли принципов руководства обществом. Она не будет зачитываться политическими трудами Монтескье, Вольтера (которого уважала, как великолепного полемиста и публициста) и прочих философов, понимая, что ничего реально полезного у лиц, не знакомых с процессом управления, судивших о нем абстрактно, почерпнуть не сможет. Поэтому дщерь Петрова тщательно и кропотливо примется за изучение истории европейских стран и из опыта предшественников почерпнет факты и прецеденты, опираясь на которые позднее продемонстрирует миру свою политическую науку побеждать.